Слева: Сакураи Ацуши (Бак-Тик), справа: барабанщики тайко.


Такое положение спины не характерно для большинства разновидностей японских традиционных танцев, которые вошли в историю искусства под общим названием нихон-буё. Японский танец являет собой строгую последовательность регламентированных поз, причем зачастую представление не требует ни большого пространства (достаточно всего полутора-двух квадратных метров), ни активных движений. Спина танцора за редким исключением находится в строго вертикальном положении, «играют» голова, плечи, руки, в меньше степени – ноги. Это справедливо и для плясок кабуки, и для танцев гейш (и вообще для танцев, предназначенных для высших сословий), а также для авторских представлений. Единственным исключением являются госюгимоно – религиозные танцы, а еще точнее – танцы экстатические. Сильный прогиб спины характерен, например, для движений барабанщиков тайко, чьи представления выросли, в том числе, и из древних мистерий – синтоистских ритуалов поклонения богу ветра Сусаноо.
Синтоистские ритуалы и празднества, соединившись с буддийскими веяниями, сохранили свой исконный символический смысл. Представление – это непосредственное общение с богами, духами (которые, передвигаются на одной инфернальной ноге или живут, например, в старом пне), а также с духами предков (которые усопшие родители, бабушки, дедушки и т.д.). Но не только с ними. Периодически приходилось общаться со смертью, и вступать в такие переговоры доверяли далеко не каждому, а только по-настоящему красивым людям.

Японский макабрРечь, конечно, не о чертах лица – вернее, не только о них. Красивым в Японии мог считаться человек, в первую очередь, родившийся без серьезного изъяна (большого родимого пятна, болезни, увечья) и, в очередь вторую, не нарушивший целостности своего физического тела уже в дальнейшей жизни.



"Красота – есть великая уединенность", – писал Кришнамурти Джидду и имел в виду уединение в себе самом, постоянное самосовершенствование, прямую связь внешнего и внутреннего. Японцы были с ним полностью согласны.
Жители Ямато полагали, что некрасивый человек в принципе не может обладать высокими нравственными качествами, а нарушение целостности тела, даже во время славной и доблестной битвы, приравнивалось к нарушению целостности души. В эпоху Токугава распространились романы и романчики о деяниях самураев, где воспевалась красота и удаль яматосских мужчин. Так вот примечательно, что если воин в пылу битвы получал какое-то серьезное увечье, например, ему отрубали руку, персонаж этот моментально исчезал из повествования. Хотя о смерти его не говорилось ни слова.
Тот, кто был в Японии, хорошо знает, на каком высоком уровне находится обеспечение инвалидов различными удобствами. Тем не менее, это отнюдь не означает, что люди, страдающие от серьезных болезней, приняты обществом. Хорошо известен феномен «новых неприкасаемых» – людей, подвергшихся облучению в результате ядерных взрывов в Хиросиме и Нагасаки. О людях, подобных им, в Японии заботятся, но в то же время их всеми силами сторонятся и даже боятся, вокруг них ходят самые настоящие легенды, больше напоминающие детские страшилки.
Думать о подобном положении вещей можно что угодно, однако ситуация в японском обществе такова и была таковой многие сотни лет. Именно по этой причине на Дальнем Востоке очень поздно появилась хирургическая практика. В то время, как в арабских странах и в Европе вырезали аппендицит, японские лекари прикладывали к больному месту подорожник и сушеную медвежью лапу. Интересно, что даже в условиях популярности пластической хирургии японцы идут на полосные операции в лечебных целях с большими опасениями, а шрамов действительно очень стесняются.
Таким образом, людей, которым предстояло участвовать в мистериях, подвергали тщательному отбору, ибо негоже нечистому и не вполне целому общаться с высшими силами. (По этой же причине запрещается входить в синтоистский храм, не совершив омовения, в грязной одежде, больному или с кровоточащей раной).
Строгий отбор проходили и артисты уже вполне современных театров. Эта ситуация, разумеется, была характерна и для Китая. Думаю, многие помнят эпизод из фильма «Прощай, моя наложница», где будущей звезде пекинской оперы мясницким ножом отрубают шестой палец. Повезло мальчику, палец был «лишний», будь пальцев четыре – просто не взяли бы.
Если возносить хвалу богам и благодарить духов предков за заботу следует в строго определенные дни, в определенной одежде, очищенными, здоровыми и предварительно пройдя определенную подготовку, то не трудно вообразить, с какой осторожностью японцы относятся к танцу смерти.
В Японии существует довольно много вариантов исполнения бон одори – ритуальных танцев по случаю великого праздника Обон, в каждой области есть свои специфические черты, приметы и правила. Тем не менее, находится и много общего. Для японского макабра выбирают статных мужчин и женщин среднего возраста, не высоких и не низких, не старых и не молодых, хорошо сложенных и с чистыми лицами. Чистота лица в традиционной японской культуре вообще зачастую заменяет понятие красоты. Все в ту же эпоху Токугава, когда стали больше писать о красоте мужчин, чем это было прежде, полностью оформляется образ идеального юноши-весны, искреннего, верного, с ясным взглядом, единственное внятное описание внешности которого сводится к тому, что он «вошел и всех озарил своею чистотою и светом глаз». Именно такого юношу не зазорно было любить воину, и именно из такого юноши вырастал достойный соратник или соперник.
В бон одори участвуют и мужчины, и женщины, однако саму смерть танцуют, как правило, последние, ибо природа Инь темна и необыкновенно вынослива. Чем такой мрачный и опасный сосуд не наполни – все выдержит. Впрочем, в момент танца женщины эти не изображают смерть, не играют смерть и даже не выступают вместилищем для смерти. Они сами становятся смертью.



Танцевать и петь смерть можно и нужно, дело это почетное, ответственное и просто-напросто необходимое, а вот смотреть ей в лицо ни в коем случае нельзя. Лик смерти пятнает, лик смерти притягивает своей вредоносной красотой, губы смерти могут сложиться в страшную улыбку и позвать за собой. Поэтому артисты, исполняющие роль смерти, стремятся оградить зрителей, защитить их от кэгарэ – темной энергии мертвых – которая имеет свойство накапливаться. Обычно на лицо накидываются вуали или плотные тканые маски, напоминающие мешок с прорезями для глаз.



Смерть, поглядывающая из-под своей накидки, – зрелище волнительное, но долгожданное. Если танец не будет исполнен, следующий год может быть отмечен несчастьями.



Иногда танцовщицы закрывают лица только шляпами. Во время выступления лица женщин почти всегда низко опущены, а корпус наклонен вперед, так что их головы оказываются почти полностью закрыты. Смерть любит цвета земли, простые цвета – красный, белый и черный, однако использовать кимоно другого цвета также не воспрещается.





Движения женщин отличаются плавностью, танцы мужчин выглядят более энергичными и резкими. Все участники бон одори полностью захвачены происходящим, их тела двигаются свободно, на лицах нередко играют улыбки. Никто из танцующих не снимает вуалей и шляп до тех пор, пока не выйдет из пространства сцены, даже если сцена – это улицы города. Только там, в мире живых, они могут разоблачиться, не нанеся вреда зрителям.



В 21 веке смерть обзавелась даже тростью с набалдашником в виде черепа. Стиль и стремление к изысканности никогда не были ей чужды. Японский макабр постулирует не только неизбежность смерти и то важное значение, которое она занимает в круговороте бытия и не-бытия. Он учит стремлению к красоте и совершенству, гармонии внешнего и внутреннего, в то же время напоминая о наиглавнейшей конфуцианской истине: всему свое время, место, мера.



Огромное спасибо  Anarendil за помощь в оформлении вижуал контента.