Неделю назад мы с супругом посетили главное событие российской k-pop сцены этого года – концерт FT ISLAND – и вдоволь насладилась происходящим на подмостках через экраны смартфонов впередистоящих людей. Незабываемые впечатления. Пока находчивый муж потягивал коктейли у барной стойки, я стояла в толпе и какой-то потаенной частью своих внутренностей, сотрясаемых басами, воспроизводила атмосферу шоу Buck-Tick, которую запрещено уносить с места действа на электронных носителях. Делать механические слепки нельзя, и поэтому люди уносят эту живую пульсацию в себе, чтобы потом выплеснуть на бумагу в виде рисунков, слов или просто бессвязных воплей, переконвертированных в знаки и картинки. В этом есть что-то бесконечно правильное, таинственное, полное томления. Русские поклонники никогда не нарисуют костюм и позы артиста единственно с тем, чтобы поделиться эмоциями с фанами, которых не было на шоу, ведь всегда можно вынуть из кармана пират-аппарат. Для японцев подобный фанарт не является искусством ради искусства, это принципиально другой вид творчества, идейно гораздо более близкий к клинописным табличкам, нежели к «Джоконде». Его цель – передача информации, сообщение, смысл создания которого будет в значительной степени утерян после того, как в сети появится DVD-запись концерта. И это кажется мне удивительным и прекрасным.
С рисунков поклонников мысль моя плавно переместилась на лосины (колготки?) Сакураи-сана, полуприкрытые прозрачными штанами, в которых он появился на первом шоу в рамках DIQ 2017. Почему-то они произвели некоторый фурор среди зрителей, а между тем, лосины – это униформа Ацуши примерно с палеолита. Облегающая одежда, не оставляющая простора для фантазий в плане рельефа, но, тем не менее, полностью скрывающая тело – на этом знаковом противопоставлении были построены многие его сценические костюмы. Из этих размышлений возникла смутная потребность немного структурировать собственные впечатления от гардероба Сакураи-сана, что и попытаюсь здесь сделать.

нырнуть



Как видно, Сакураи-сан своих ног никогда не стеснялся, и, между прочим, не видел ничего особенного в том, чтобы прийти в лосинах и пиджаке на телевидение. Когда я вырасту, я тоже наберусь храбрости и так сделаю.

Нередко приходится видеть негативные отзывы о сценических образах Ацуши, которые зиждутся на одном и том же ломовом аргументе: «Ему это не идет/его это портит». Разумеется, у каждого, кто снабжен зрительными рецепторами и индивидуальным пониманием понятия «красота», есть свои предпочтения, и отдалиться от них хотя бы на минуту порой не представляется возможным. Все мы – продукт определенного культурного бэкграунда, который диктует нам более или менее внятные соображения о дурном и хорошем вкусе, умеренности и невоздержанности, стиле и отсутствии оного. Многое уже было сказано о том, как сильно различается телесная культура японцев и европейцев, и том, почему не работает универсальная линейка. Сейчас я совсем-совсем не буду касаться этого момента.
Есть впечатление, что один из ключевых моментов в этом вопросе заключается в следующем: сценические костюмы Сакураи далеко не всегда и не во всем служат цели подчеркнуть его физические достоинства, сделать красивее или моложе, чем он есть, и, как ни странно, понравиться публике. Вообще говоря, этой цели служит редко какой сценический костюм, если только это не платье абсолютной красавицы в вакууме, которой сценарий диктует играть соответствующую роль. Однако речь все-таки идет не о театре, а поп-рок-сцене. Вот тут как раз и кроется некоторое противоречие. Костюм вроде бы принадлежит эстрадной звезде, а подчиняется зачастую правилам театра.
С самого начала костюмы Сакураи служили образу, и если это был образ местами отвратительный или странный, то местами отвратителен и странен был и костюм или его детали, а также другие внешние атрибуты. В одежду нарочно привносились элементы, которые противоречили общей картине, раздражали или просто останавливали на себе взгляд. То же самое, разумеется, касалось и макияжа, и прически. Поднятые волосы, практически полностью уничтоженные и затонированные брови, жуткие «текущие» тени, странная обувь, вызывающий, латексный блеск плаща и штанов – было много разных моментов, но ни один из них не возник бездумно и случайно. И, что важно, элементы визуальные (в которые включим и движения тела) тончайшим образом коррелировали с вокалом, поскольку Ацуши никогда не боялся звучать страшно, раздражающе, душераздирающе и мерзко, ныряя своим бархатным баритоном в скрипучие, скрежещущие, писклявые, стенающие и хныкающие обертона. Возникает вопрос: если человек порой умышленно добивается того, чтобы звучать неприятно, отчего он должен стесняться так выглядеть? Его мир наполнен множеством персонажей, и большая часть из них далека от душевного равновесия и того, что принято называть «нормальностью». Не может быть, чтобы такой вдумчивый артист, как Сакураи, не попытался найти этому визуальное воплощение.
Здесь, конечно, еще очень важно отказаться от мысли, что Ацуши-на-сцене в этом смысле неразрывно связан с Ацуши-вне-сцены. Судить о его вкусах в одежде по сценическим костюмам – дело неблагодарное. Еще никто не застукал его идущим по улице в леопардовой юбке или боа.



Однажды я, негодуя, спросила своего японского знакомого, зачем, по его мнению, Ацуши позволил уничтожить свои брови, на что парень бойко ответил: "Так оно намного демоничнее выглядит, жутковато!" Такова была цель Сакураи-сана, или нет, я не знаю, но, надо думать, случайным подбрасыванием монетки там дело не решалось.

Порой Ацуши рассматривают как некую безмолвную жертву стилистов и модельеров, хотя его собственные комментарии и интервью Яги-сана убеждают в обратном. Известно, что Сакураи, как и другие участники группы, приносят свои наброски и вырезки из журналов и подробно обсуждают с дизайнером свои идеи по поводу костюмов. И из уст третьих лиц обсуждения эти рисуют Ацуши как человека, которого никакими приемлемыми способами невозможно заставить надеть то, чего он надевать не хочет. Впрочем, эта бескомпромиссность, как видно, касается не только одежды.
Сам Ацуши упоминал, что для него «развиваться» – не значит покрывать собой все большее пространство, скорее, он понимает этот процесс как углубление, средоточие на собственной сути. На мой взгляд, то, что происходило с его сценическими костюмами, в полной мере отражает этот посыл.
Они все – чем-то схожи, но чем дальше, тем точнее и тоньше служили своей цели и раскрывали образ артиста. Пока что я нахожусь под мощнейшим впечатлением от костюма на Fly Side 2017.





И конструктивно, и в плане смыслового наполнения этот удлиненный кардиган с бахромой ведет себя именно как костюм театрального артиста. Эти крылья умеют раскрываться и складываться, они играют со светотенью, они вытягивают силуэт, в конце концов, они просто изумительно черные, как перья ворона Эдгара По.
Как кажется, главная и наиболее характерная черта костюмов Сакураи – это многослойность, «сложносочиненность», которая служит поступательно разворачивающемуся сценическому действу. Чаще всего костюм состоит из нескольких слоев поясной и плечевой одежды, дополнением служат головные уборы, шали, перчатки и т.д. По мере того, как появляется нужда в демонстрации какой-либо части тела, в акценте на чем-либо, «лишний» элемент одежды покидает сцену, или же, наоборот, нужная деталь появляется. Этот сценарий уже довольно хорошо оформлен в знаменитом Climax Together, где присутствуют все те же лосины под просвечивающими штанами из фактурной ткани, топ без рукавов, пиджак и кружевные перчатки. Первым делом Ацуши избавляется от перчаток, затем «уходит» и пиджак, поскольку оголенные руки несут на себе основное бремя его фирменной «игры тела». Шаровары остаются на месте, но зато сам Ацуши принимает откровенные позы и касается себя вполне определенным образом, подчеркивая изгибы собственного тела. Широкие браслеты впиваются в запястья, как кандалы.



Знаменитая "птица", которая так выигрышно смотрится с обнаженными руками

Можно сказать, что финальную, «утяжеленную» версию этого сценария мы увидели во время тура Atom… 2016, где лосины оказались заменены гольфами, затем чулками, а штаны периодически меняли степень своей прозрачности.
Здесь важно отметить, что эволюция костюма происходила прямо во время тура, и Ацуши просил переделывать различные элементы по мере того, как у него возникало новое видение собственного образа.



Подробнее костюм можно рассмотреть здесь: blog.livedoor.jp/cosmos_costume/archives/865623...

В Будокане к кружевной блузе на подкладе добавился длинный плащ, зато у топа исчезли рукава. В самом начале шоу, с воинственной и строгой повязкой на голове, Ацуши был почти полностью скрыт слоями ткани, свободными были только ладони и лицо. Закончил выступление он полуобнаженный – без всяких преувеличений. Свою роль сыграли и накладные пряди, прежде убранные под бандану, они сделали образ более чувственным и откровенным.
Вторая важная особенность его костюмов – это довольно смелая эклектика западных и восточных конструктивных форм, а также неординарное сочетание фактур.
Воротник-стойка (неотъемлемый элемент китайского костюма, не японского), строгий, терзающий плоть, соседствует с соблазнительным силуэтом удлиненных пиджаков, идеально скроенных по спинке. Это вообще одна из визитных карточек Яги-сана. Он сажает пиджаки по линии плеч и талии миллиметр в миллиметр. В сочетании с прямой осанкой Ацуши, его манерой двигаться (и, похоже, его легким лордозом) такая тщательность всегда достигает нужного эффекта.



Костюм Ацуши с тура DIQ 2015
Да простит меня автор блога за нарушение, взято отсюда же: blog.livedoor.jp/cosmos_costume/?p=2

Натуральная кожа мирится с кружевами, летящие полы плащей из плотной ткани – с облегающими блузами и гладкой поверхностью лосин.
В последнее время все чаще стали появляться какие-то асимметричные детали, на последнем Параде была, например, вот такая интересная брошь-цветок.



А вот один из немногих примеров одночастного костюма – балахон из плотной ткани с завышенной талией и пуговицами, обтянутыми тканью, из Xanadu. Крой и цвет навевают на мысли не то о несколько «извращенном» монашеском одеянии, не то о мусульманском женском платье абайя. Ни то, ни другое не кроят таким облегающим, и из этого противопоставления рождается нужное впечатление. Облегающий крой на мужском теле – это то, что в культурах Востока еще довольно долгое время будет вызывать особенные эмоции, поскольку в Европе это было делом обычным в течение столетий, а в ЮВА и на Дальнем Востоке в масштабах истории появилось буквально вчера. И это при том, что традиционная японская одежда те-образного кроя, призванная скрыть какие бы то ни было изгибы тела, до сих пор сосуществует с одеждой современной, западной, порождая недвусмысленный контраст.



Если хорошенько покопаться в архивах, то становится ясно, что нечто очень похожее встречалось и намного раньше Xanadu.



Тот же крой, характерный для женских платьев и пальто "в английском стиле", которые и сейчас в большом разнообразии можно увидеть в японских бутиках.

Отсюда плавно вытекает еще один вывод: многие костюмы Ацуши несут в себе как мужские, так и женские элементы, даже со скидкой на специфику сценической одежды и предпочтения японцев. Шаман не имеет пола, поскольку он – в равной степени сосуд для всего потустороннего, что примет его тело, и как его продолжатель, артист сцены так же стоит на перепутье двух миров. Он играет слабых и сильных, страдающих и тех, кто наносит увечья, романтиков и убийц последней надежды, его дело – заставить засомневаться и «испытать странные чувства», как выражается сам Ацуши.
Культура костюма – это непрерывное взаимодействие тела и одежды. Тело худеет и набирает объемы, обзаводится бородой, длинной прической или, наоборот, избавляется от растительности подчистую. С бородкой и усами тут же начинают дружить мексиканская шляпа и жилет, а некоторые почти агрессивные рельефы в обязательном порядке демонстрируются публике.



Разумеется, из этой истории не следует исключать и моду, сезонные поветрия. Был момент, когда добрая половина мужчин на японской сцене носила юбку поверх штанов. Не минула чаша сия и Ацуши. И многие, наверное, помнят вездесущий черно-белый костюм с набивным рисунком, правда, это были фотосессии, а не выступления.

раз


два

три

И далее по списку.

Безусловно, костюмы должны быть эффектными, запоминающимися и не «сплошь уродливыми», каждый артист жанра, в котором работает Ацуши, это понимает. Сакураи почти всегда задействует сексуальные образы в рамках своего поэтического и театрального языка, а сексуальное не может быть только странным или пугающим, в противном случае оно перестанет быть привлекательным. Надо думать, это не последняя причина, по которой чаще всего мы все-таки благосклонны к внешнему виду нашего героя. Никуда не деться и от японского убеждения в том, что привлекательна лишь/почти всегда только молодость. Тут остается восхититься тем, как на самом деле достойно Ацуши принимает свой возраст, не впадая в крайности и не превращая заботу о внешности, естественную для артиста (да, косметика и косметические процедуры – это для артиста более чем естественно, что бы кто ни говорил), в маниакальную гонку за ушедшей юностью. Правда, и тут он порождает какой-то сбой в японской системе ценностей, потому что когда 30-летние мужики едут из другой префектуры, чтобы, распихивая друг друга, посмотреть на голые ноги 50-летнего мужчины, это сбой.

Вместо послесловия:
Известно, что в 1994 году Хидэ и Ацуши стали моделями Жан-Поля Готье для его благотворительного проекта STOP THE AIDS. На мой субъективный взгляд, выбор образа Ацуши нельзя назвать удачным. К сожалению, его использовали как рядовую модель для не самого интересного аутфита, что в случае с публичными личностями, которые создали свой собственный узнаваемый образ, обычно ничем хорошим не заканчивается.



Не совсем понятно, зачем модельеру был нужен именно Сакураи, в японских агентствах полно симпатичных парней. До роста профессионального манекенщика ему далековато, зато было сделано все, чтобы все прочие потрясающие внешние данные зритель ни в коем случае не заметил, а главное – образ этот совершенно на нем не "играет". Много вопросов к мсье Готье, одним словом.
Известно также, что Ацуши в повседневной жизни отдает предпочтение другому французскому мастеру – Ив-Сен Лорану. Как основатель и идейный вдохновитель стиля унисекс, Ив-Сен Лоран умудрялся из такого привычного элемента мужского гардероба, как сорочка, сделать нечто бесконечно чувственное, элегантное и яркое. Кроме того, как раз ему принадлежат многочисленные высказывания о том, что одежда обязана служить образу и мироощущению человека, а не наоборот. Видимо, Сакураи-сан вполне удовлетворен и нынешним творчеством модного дома.
Ацуши бывал замечен и в одежде бренда Dolce&Gabbana. Здесь мое сердце трепещет и бьется, словно птичка тимелия в китайской лаковой клетке. На мой взгляд, для такой яркой, чувственной, несколько тяжеловесной мужской красоты никто не сошьет лучше, чем эти итальянцы, с их страстью к богатым фактурам, нередко вычурной отделке и декору, с их потрясающими силуэтами для мужских костюмов и изяществом линий. Смуглокожим красавцам рукой Нефритового владыки предписано носить DG

@темы: Atsushi Sakurai, Визуализация, Мужчина-вода, гордые сыны Ямато, BUCK-TICK, Востоковед-тамада

Пока я очень жду «Hana ikusa» с Мансаи-саном, неспешно и вдумчиво смотрю раннюю его работу – телевизионный роман «Агури» (1997). Сериал снят по роману-автобиографии «Когда созревает войлочная вишня» Агури Ёсиюки (в драме фамилия главной героини и соответственно семьи ее мужа изменена на Мотидзуки). Госпожа Агури прожила долгую и непростую жизнь. Родилась в Окаяме в 1907-ом, пережила три войны, Великое землетрясение Канто, всемирный экономический кризис, трагическую смерть любимого мужа и много чего еще, окончив свои дни на 108 году жизни. В Японии ее порой называют самым известным парикмахером XX века – за смелость, любовь к экспериментам и несгибаемую волю в деле салонного мастерства. Старший сын Агури – писатель Ёсиюки Дзюнноске – известен в России благодаря издательству «Гиперион». Несколько лет назад в Питере вышел перевод его романа «До заката». Подобно отцу – Эйске – роль которого исполняет Мансаи, Дзюнноске искал вдохновения в выпивке и публичных домах. Многие его произведения посвящены неприглядным сторонам жизни бедных кварталов, судьбам потерянных, отчаявшихся людей. В Японии творчество Ёсиюки оценено довольно высоко. Его роман «Внезапный дождь» был удостоен премии Акутагава, а роман «Темная комната» получил премию Танидзаки.
Сам Эйске и его творчество были довольно скоро забыты, хотя японские филологи отмечают, что журнал «Дадаизм», который он выпускал вместе с товарищами Цудзи Дзюном и Такахаси Синкити, оказал значительное влияние на литературную жизнь Токио. Эйске жил быстро, подчас мучительно и сгорел очень рано – не дожил до 35 лет.
Тридцатиоднолетний Мансаи исполняет роль шестнадцатилетнего (в начале сериала) юноши, который всячески противится воле родителей, путается с гейшами и проститутками и мечтает написать «острый» роман. Вместо того чтобы взяться за голову и стать достойным наследником дела отца, он дурачится, выпивает и раскатывает на велосипеде, повязав красный шарф.
нырнуть


И в то же время он по-своему заботливый и нежный супруг для своей пятнадцатилетней жены, с которой поначалу только играет в карты на арахисовые орешки и общается через ширму. В игре Мансаи много театрального, утрированного, но в то же время все, что он делает, выглядит очень органично. Подчас этот игривый молодой мужчина похож на лисицу, которая учуяла запах курочки, на забавляющегося зверька. Невольно думаешь: так ли описан Эйске в романе, или таким героя видит сам Номура. О чем можно сказать наверняка – Мансаи действительно очень похож внешне на свой прототип, те же утонченные, несколько лукавые черты уроженца старого Ямато.



И только когда подходит время для интимных семейных сцен, как кажется, Мансаи-театрал уступает место Мансаи-человеку. Вот он нянчит ребенка, укачивая его на деревянной лошадке, и поет колыбельную про трех обезьянок и селедку, и в его рассеянно-нежном «Nani?», обращенном к жене, проступает настоящая ласка, которую не придумать, не сыграть, не вызвать в себе нарочно. Примерно в это же время он сам впервые стал отцом и, надо думать, это потрясло его мир, выплеснуло наружу всю ту накопленную жажду заботы, которую он успел накопить. Все же, даже среди чадолюбивых японцев редко встретишь мужчин, которые с такой радостью и какой-то чудовищной самоотдачей занимались бы с детьми – не важно, со своими или в рамках сто пятисотой передачи.
Не обошлось и без милых курьезов. Должно быть, никто не подсказал Мансаи-сану, что мужчина может спать в такой позе, только если умеет садиться на шпагат…



«Агури» очень рекомендую. Серии короткие, всего 15 минут, игра актеров ненавязчивая, несколько старомодная, без раздражающих ужимок, которыми так грешат современные драмы. На экране очень много красивых женщин. Неброское, немного печальное очарование довоенной Японии, приглушенные цвета и мягкий закатный свет.

***

Ацуши однажды, а именно в 2004 г. в интервью журналу Ongaku to hito, обронил, что цветы по своей сути напоминают ему ботхисаттв. Красивое философское сравнение с ноткой буддийской отрешенности и приятия, но только ли?
На самом деле, вопросу о том, ботхисаттвы ли цветы, в Японии посвящены сотни свитков и книг. Как бы курьезно это не звучало, это одна из самых горячо дискутируемых буддистами проблем, причем споры не утихают до сих пор и в рамках различных школ находятся все новые аргументы и опровержения.
Вопрос о том «подобны ли цветы ботхисаттвам» в философии буддизма следует относить к более общему: «могут ли растения становиться буддами», т.е. возможно ли просветление для трав и деревьев. Некоторые теоретики буддизма, великие учителя, отвечают на этот вопрос однозначно: все сущее способно достичь просветления, другие же, особенно это касается последователей дзен-буддизма, решительно отвергают такие умозрительные философствования. Сама дискуссия по данной теме, надо думать, возникла из традиционно внимательного отношения японца к окружающему ландшафту, к природе вообще. Природу во всех ее проявлениях обожествляли (здесь буддизму пришлось найти точки соприкосновения с синто) и считали своим домом, сообразно которому следует возводить уже собственное жилище. Человек обязан подстроиться, присмотреться и прислушаться, а не кромсать и кроить под себя.
Как считается, японское выражение «травы и деревья становятся буддами» восходит к «Лотосовой сутре», популярной у буддистов Ямато всех направлений. В «Сутре о нирване» также содержится важное послание: «Каждый становится буддой, все таково – и трава, и дерево, и земля-страна». Однако все это – непрямые цитаты из сутр, а лишь выводы, сделанные на их основе. Многим монахам вопрос о том, имеют ли растения природу Будды, показался крайне важным, и уже в IX в. данная проблема стала одной из постоянных для обсуждения. По всей видимости, ее изучали все монахи, которые готовились к ученой карьере и осваивали искусство ведения диспута. В то время как выдающийся китайский мыслитель Цзи-цзан (549–623) не наделял растения способностью чувствовать, то есть, испытывать боль, желать и радоваться, в Японии получили известность рассказы, где описываются вполне себе человекоподобные страдания растений (подобные страданиям грешников), например, у Ёсиды Канэёси есть эпизод, где описываются муки бобов, которые варятся на костре из собственных стручков.
Что до цветов-ботхисаттв, то они, по сути, не просто способны к просветлению, они готовы пострадать за всех чувствующих существ (своей красотой, краткой жизнью, скорой смертью) и тем самым способствовать их выходу из сансары. Здесь важен еще один момент, на который обращают внимание многие японские школы буддизма: природные объекты все же зависят и от восприятия человека, иными словами, святость в глазах смотрящего. Мы любуемся цветами, грустим об их печальной судьбе, и через страдание цветов нам передается их благость.

***

В который раз убеждаюсь, как сильны шамано-буддийские корни корейцев. На днях впервые увидела, как муж убивает рыбок, которых привез с рыбалки. Каждой рыбке говорит: «Прости меня и спасибо за то, что мы тебя съедим».

Из пойманных карпов сварил мне уху. А я сейчас только и могу что уху да бульон, который чем дальше, тем больше трансформируется в моем усталом мозгу в нечто совершенно не французское, а русско-плебейское, но тоже на букву «б».
Спустя годы любви к Gessekai Buck-Tick я, к несчастью, не поняла, а прочувствовала на собственной шкуре, о чем эта песня. А песня эта о страшном, голубовато-оранжевом онемении, настигающем тебя после наркоза, которому предшествовала мучительная боль в животе. Да, именно в животе, в этом средоточии человеческого тепла и жажды продолжать бороться. И совершенно не зря на Дальнем Востоке и в ЮВА многие народы до сих пор еще верят, что душа помещается именно там, где-то в районе пупка.
И самое главное, что наркоз – ничуть не лучше боли. Он пугающий, он похож на сонный паралич и ты в нем абсолютно одинок, как в смерти. Плывешь куда-то, покачиваясь на равнодушных волнах, и проводник тебе – бледный лунный свет, совсем нездешний, тоже потерянный.

@темы: Atsushi Sakurai, Mansai Nomura, Мужчина-вода, гордые сыны Ямато, BUCK-TICK, Смертное море, Мужчина-лиса

Пора вспомнить, что этот блог посвящен культуре телесности в том числе, и это, по-моему, прекрасный повод, чтобы отдать дань уважения выдающемуся актеру, неуловимому лису, нежному и строгому отцу и наставнику, руководителю театра Setagaya Public Theatre – Номуре Мансаю.
Одежда сопровождает человека ежедневно, она вхожа во все сферы его жизни, будь то домашний быт, или максимально удаленное от обыденного пространство храма. Именно поэтому эволюция одежды происходит сообразно процессам модернизации общества, сообразно человеческим нуждам и эстетическим представлениям. Человек меняет одежду, но и одежда накладывает на человека определенные обязательства. Одежда задает ритм его движений, заставляет считаться со своими конструктивными особенностями, с собственной ценностью – как материальной, так и символической. С длинными рукавами не пойдешь убирать рис на поле, воротничок-стойка не даст уронить голову на грудь, а в холщовых штанах, подвернутых до колена, не явишься сочинять стихи в приличном обществе.
Актеры японского традиционного театра очень остро чувствуют запреты и, наоборот, скрытые и явные «желания» костюма. Мало того что каждый актер обязан соблюдать правила регламентации одежды согласно образу персонажа, он должен четко понимать, чего от него требует то или иное одеяние. Что должно быть скрыто, а что показано зрителю – явно, или только мельком. Это особенно важно при создании новых пьес и разработке новых героев.
Дальше я предлагаю взглянуть на некоторые фрагменты выступлений Номуры Мансая, снабженные комментарием. Я постаралась привести здесь слова самого актера из передачи, посвященной встрече Номуры-сана и Юдзуру Ханю. Как известно, Номура-сан согласился дать фигуристу небольшой мастер-класс для подготовки программы, в рамках которой Ханю воплотил на льду незабвенный образ Абэ-но Сэймэя. Я ни в коем случае не обладаю хорошими навыками перевода на слух, мне помогло то, что я немного историк костюма и кое-что читала о театре, так что заранее извиняюсь, если будут какие-то неточности. И спасибо моему дорогому С., который очень-очень помогал. Также я постаралась дать некоторые пояснения касательно биографии Номуры Мансая.





нырнуть



"Актер не имеет права даже подойти к линии старта до тех пор, пока не изучит основы, которые передаются из поколения в поколение. Это важнейший момент. Меня очень тщательно обучали исполнению всех движений и поз, чтобы не было ни малейшей ошибки. Так что теперь я делаю все не задумываясь, без колебаний, автоматически. Вот такими должны быть классические основные позы и движения".

Номура Мансай (настоящее имя Номура Такеши) родился в династийной семье актеров театра кёгэн и получил почетнейший псевдоним – Мансай II. Почти все мужчины в его семье, включая двоюродных дедов и дядьев, также занимались или занимаются театром. Номура-сан третий ребенок из четырех актера Мансаку Номуры и Вакабако Сакамото. Остальные дети – девочки. В детстве сестры Мансая также выступали на сцене, но когда он подрос, то заменил их – сначала в роли обезьянки, то есть, самой легкой, «детской» роли, а затем стал появляться и в других спектаклях. Дочь Номуры Мансая, Саяко, также выступала в роли обезьянки, но потом ее заменил младший брат – Юки, точно так же, как его отец в свое время заменил своих сестер. Очевидно, это связано с рядом объективных причин, а вовсе не с тем, что в семье Номура процветает сексизм.
Во-первых, подавляющее большинство ролей в кёгэн – мужские, во-вторых, чтобы обучить девочку, нужна наставница-женщина. В семье Номура все актеры и учителя – мужчины, так что довольно логично, что они не могут способствовать становлению полноценной актрисы. Обучение подразумевает ежедневные многочасовые занятия, и в рамках семьи это сделать намного проще, нежели отдавать детей куда-то еще. Поэтому у мальчиков-наследников династии особенного выбора нет, а вот девочки вполне могут пойти по другому пути.
Путь актера кёгэн часто иносказательно сравнивают с «дорогой от обезьянки до лисы», то есть с движением от самой легкой, до самой сложной взрослой роли. И разве не боги позаботились о том, что свое вступление на высшую ступень мастерства Номура Мансай ознаменовал исполнением роли такой знаменитой лисы, как Абэ-но Сэймэй?





"Если говорить о фигурном катании, то, что я делаю, похоже на то, как если бы ты ехал в одну сторону, то есть начинал движение в одном направлении, но потом разворачивался и двигался бы в противоположную сторону. Для зрителей это неожиданный момент. Ты должен заставить их ахнуть от удивления, несмотря на то, что они знают, что последует. Такова суть любого спортивного или театрального искусства, где важны регламентированные элементы (позы, движения). Ты должен показать что-то, что находится за гранью ожиданий зрителей".




"Чтобы сделать акцент на том, что актер хочет подчеркнуть, определенные вещи он не должен показывать так явственно, он должен скрыть их".



"Я все думал, что делать с моей левой рукой. На мне была высокая шапка эбоси, а за спиной – длинный объемный рукав костюма".




"Хореография должна быть построена сообразно костюму. Если бы на мне не было каригину (охотничье платье, повседневный костюм аристократии раннего Средневековья, вариации которого по сей день носят и священники синто), то это все выглядело бы так, будто я танцую фламенко".



"Нельзя просто копировать то, что делает Сэймэй в плане движений. Должно быть чувство, ощущение, осознание того, что ты приводишь в движение стихии – Небо, Землю и людей".





"Звук – тоже элемент представления. Когда я прыгаю, это порождает звук. Иногда мы делаем и беззвучные прыжки. В пьесе «Санбасо» мы делаем три последовательных прыжка, но только последний порождает звук".



"Нужно чувствовать свое окружение, все, все, что рядом с тобой. Не только людей. Мизансцена, само пространство должны помогать тебе. Необходимо ощущать и осмысливать все – вещи, время, атмосферу".



В 1994–1995 г. Номура Мансай обучался актерскому мастерству в Лондоне, где отрастил волосы и носил декадентские пальто… Это дало новый толчок его идеям по поводу популяризации театра кёгэн и соединения элементов традиционного японского и современного западного драматического театра. Позже это вылилось в создание «японского «Гамлета» и «Макбета», которого, кстати говоря, показывали совсем недавно, в 2013 г.
Западная сцена предполагает костюм совсем иного рода, очень эксплицитный. И играть нужно по совершенно иным правилам. Впрочем, у Мансая к тому времени был большой опыт выступлений в самых различных постановках.





А самое прекрасное заключается в том, что и теперь еще можно прийти в Setagaya Public Theatre и прикоснуться взглядом к мастерству человека, чье тело стало произведением искусства. Вместилищем небывалой, нечеловеческой красоты, но не по праву рождения, а как результат непрерывного труда, боли и самодисциплины. Красоты не самородной, но выстраданной и выпестованной.

@темы: Визуализация, Mansai Nomura, гордые сыны Ямато, мои переводы, Смертное море, Мужчина-лиса

На днях раздала вот такую стопочку книг (без кота) и утвердилась в одной своей мысли, весьма приятной и воодушевляющей, надо сказать. Оказывается, восточная поэзия интересует не такой уж и малый круг читателей, просто нам, восточникам, катастрофически не хватает рекламы. Это, друзья, печаль и уныние, заплаканный сентябрьский бамбук, побитые бурей листья банана и плач лягушек у черных прудов в преддверии первых морозов. Книги должны находить своих читателей.
Поэтому предлагаю заняться чем-то взаимополезным. Давайте так: вы оставляете комментарии под этой записью, и первым пяти отписавшимся я отправляю сборник по почте. А получившие книгу потом делают с ней всякие хорошие вещи: читают ее, рассказывают о ней друзьям, делятся впечатлениями, дарят кому-нибудь и т.д. в меру собственной фантазии. Я буду очень благодарна, если после прочтения вы напишете коротенькую рецензию и разместите ее на доступных вам Интернет-ресурсах. А в общем и целом, для меня главное, чтобы вы получили удовольствие от чтения.
Единственное условие: вы должны быть в России или предоставить российский адрес для почтовой отправки.

Напоминаю, что "Облака и хлопок" можно приобрести в Интернет-магазине "Гиперион": hyperion-book.ru/
В московском магазине "Фаланстер": www.falanster.su/
Лично у меня с подписью переводчика.
В октябре в РГБМ будет презентация книги с онлайн-трансляцией. Там ее тоже можно будет приобрести.

@темы: Вьетнам, мои переводы, восточная хитрость, Востоковед-тамада

UPD: Завтра несу на почту следующую порцию книг. Если кто-то хочет вскочить в последний вагон – велкам. Пока что не знаю, будет ли еще до конца лета время для отправлений. Но в сентябре обязательно будет презентация книги в РГБМ, там ее тоже можно будет купить. А еще будет большая и интересная лекция о вьетнамской и китайской поэзии! Приходите!



Вот уже две недели я занимаюсь тем, что отдаю лично в руки и отсылаю по почте книги. Ощущения непередаваемые. Очень радостно знать, что этими теплыми (и не очень) летними вечерами люди приглашают к беседе моего любимого автора, через тысячи километров, через лунные прибои Китайского моря, сосны и лиственницы Северного Вьетнама, через фиолетовый, вечно-туманный хребет Чыонгшон, через годы и годы чужой, очень непростой жизни. Спасибо вам, друзья, за ваше внимание, за перепосты, за то, что рассказываете об этой редкой книге своим знакомым, я все знаю, все вижу, очень вас благодарю.
Тем более приятно видеть ваши фотографии, на которых запечатлено, как книги теперь обитают у вас дома.
Одному моему читателю сборник даже явился во сне, который сбылся спустя несколько дней. Родственница наших близких друзей пережила клиническую смерть, и с тех пор ее посещают сновидения, которые затем перевоплощаются в события, происходящие наяву. Так вот, дошло Бог весть до чего. Мы с мужем устроили на вечеринке его крестницы сюрприз, привезли книги в подарок и оставили их у хозяйки торжества, никто, кроме нее, даже не знал о том, что книга издана. А эта дама подходит вдруг к ней и говорит: «Знаешь, мне тут сборник восточной поэзии во сне приснился. Хочу скорее прочесть его. Только не знаю, где же мне его взять?» Хозяйка, побледнев, вручает ей книгу, а та, едва взглянув на обложку, говорит: «О! Так вот же он, его-то я и видела».
Одним словом, восточную поэзию, как и столетия назад, окружают шёпот духов и движения стихий.

котобаХочется сказать одну, быть может, неправдоподобную с первого взгляда вещь: проявляя интерес к изданиям, подобным этому, вы действительно поддерживаете авторов-востоковедов, открываете дорогу новым зарубежным писателям и поэтам, еще не известным в России и СНГ, еще не переведенным; когда такое хорошее и честное издательство, как «Гиперион» видит, что книгу покупают, оно дает добро на следующую публикацию, и кто знает, может быть, этой следующей публикацией будет произведение именно вашего любимого восточного автора, а вы еще даже не знаете, что он ваш любимый.
Востоковедение в России, как и большинство гуманитарных дисциплин, выработку которых никак нельзя намазать на хлеб (хотя тут, конечно, глобальный парадокс, при желании нашу выработку на хлеб намазать как раз очень можно), переживает тяжелые времена. И, тем не менее, шансы издать что-то хорошее и редкое все еще есть. Только сегодня я встречалась с руководителем издательства РГГУ и по совместительству директором книжного магазина «Кентавр», и он пообещал мне бесплатные публикации по теме Востока. А обязана я этому предложению не в последнюю очередь тому факту, что небезызвестный сборничек «Orientalia et classica» очень хорошо раскупается.



P.S. Если вдруг кто-то хочет от меня посылку, сообщите, пожалуйста. Сегодня получила еще один заказ из Ирландии (sic!), но буду ждать, вдруг еще будут. Каждый день ходить на почту не кузяво.

***

А в воздухе уже слышится запах умирания. Едва успев налиться соком и перезрело лопнуть, еще свежие, еще холодные от недавних весенних дождей, падают на землю бутоны, целые гроздья, прямо с цветоносами, покрытыми ржой. Скупое северное лето, отливающее серебром почерневших заборных досок, клонится к закату. И от ощущения этой преждевременной смерти по вечерам замирает рука над листом бумаги, и ломит в костях, заволакивает в глазах, а все равно не спится. Муж сидит по правую руку, за одним рабочим столом со мной, длинным и белым. Кот облизывает его пальцы, а он облизывает бок кота. Почувствовав запах человеческого естества, кот начинает чистить шубку, потом снова лижет мужу пальцы… Бессмысленный, бесконечно исполненный смысла круговорот торопливых и забавных движений.
Только они и примиряют меня с этим летом.
Они и еще – чай.
В связи с этим – цитата из Сюй Цзэшу.

«Наставление о чае»
(цитата по В. Малявину, из «Повседневной жизни Китая в эпоху Мин»):

Время для питья чая

Чай можно пить в такое время:
когда ты празден;
когда слушаешь скучные стихи;
когда мысли спутаны;
когда отбиваешь такт, слушая песню;
когда музыка умолкает;
когда живешь в уединении;
когда живешь жизнью ученого мужа;
когда беседуешь поздно ночью;
когда занимаешься учеными изысканиями днем;
в брачных покоях;
принимая у себя ученого мужа или воспитанных певичек;
когда посещаешь друга, возвратившегося из дальних странствий;
в хорошую погоду;
в сумерки дня;
когда созерцаешь лодки, скользящие по каналу;
среди раскидистых деревьев и бамбуков;
когда распускаются цветы;
в жаркий день, у зарослей лотоса;
возжигая благовония во дворе;
когда младшие покинули комнату;
когда посещаешь уединенный храм;
когда созерцаешь потоки и камни, составляющие живописную картину.

***

Прошлым вечером созерцала потоки и камни, воплощенные в человеческих лицах.
В Китае, а затем и в Японии гармоничные лица, обладавшие рядом необходимых признаков, и, наоборот, лишенные определенных качеств, считались такими же богоугодными, как и красивый природный ландшафт «воды-горы». В классической литературе этих стран не найти отрицательного персонажа с красивым лицом, Ален Делон – и его предтечи – как воплощение красавца с демонической натурой или же роковые женщины Танидзаки (например, Сюнкин), появились уже под занавес и очень увлекли этим конфликтом внутреннего и внешнего авторов начала и середины XX в. Седая старина была покойна и консервативна. Если человек носит камень в сердце, у него над губой обязательно должна расти волосатая бородавка.
Об этом не так часто говорят, но в Японии до сих пор жива традиция «выбирать» современное воплощение принца Гэндзи как носителя абсолютной мужской красоты и изящества. Нынешней его инкарнацией признан актер театра кабуки Бандо Тамасабуро V.



А вот и он, готовится выйти на сцену. И в чертах лица, и в макияже, конечно же, царствует предыдущая эпоха.

***

А вот еще Мишель Пастуро делится интересным в своем исследовании «Синий. История цвета». Для историков и культурологов не секрет, что основными цветами древнего человечества были черный, красный и белый. Вопреки распространенному мнению, эта триада царствовала не только в Европе, породив со временем цветовую символику Мабиногиона с его белым снегом, алой кровью и черными воронами, «Белоснежку», «Красную шапочку» и другие кочующие сюжеты. Причины тому были разные. Во-первых, черный и красный красители было легче всего добыть, в то время как синий (особенно в Европе) получали с большим трудом, в основном из вайды. На Востоке синюю краску в большом количестве получали из индиго, но цвет одежды при этом получался столь насыщенным, что ассоциировался с черным.
Красный цвет чрезвычайно репрезентативен и вызывает эмоциональный отклик практически у любого человека, естественным образом он ассоциируется с кровью, войной, телом, деторождением, невестой, празднеством, здоровьем. А древнему человеку «нравились» простые и четкие ассоциативные связи.
Белый, в противовес красному, не обладает столь обширным символическим наполнением, и при этом в наши дни он превратился в самый любимый на Западе цвет. Пастуро предполагает, что именно его «неопределенность» не в последнюю очередь этому и поспособствовала. Человек, не знакомый с историей цвета, в лучшем случае скажет, что для европейской культуры синий – это цвет Богоматери, французских королей, благородства и… чего-то еще такого же неплохого. В целом же синий нейтрален и не вызывает никаких резко отрицательных или, наоборот, чрезвычайно положительных ассоциаций. Одеваясь в синее или выбирая синие вещи, европейцы в какой-то мере уходят от крайностей. Запад, а за ним и многие страны Востока, избрали синий цветом повседневной и деловой одежды, школьной формы, респектабельных товаров, бесчисленных логотипов. Абсолютное большинство опрошенных в странах Европе на вопрос о любимом цвете отвечает «синий». Только в Испании и Латинской Америке ситуация несколько другая.
Но вот что интересно. В Японии, единственной не-западной стране, где проводятся такие исследования, перечень любимых цветов выглядит так: на первом месте белый (30%), затем черный (25%) и красный (20%). Все «первородные» цвета человечества, никакого желтого, зеленого или синего. Такая ситуация, отмечает автор, создает большие сложности для многонациональных корпораций японского происхождения. Например, в рекламе им приходится придерживаться двух различных стратегий: одна нацелена на отечественного потребителя, другая – на западного. Американцу – голубой рекламный плакат, японцу – бело-красно-черный. (Исследование, о котором пишет Пастуро, проводилось не так давно, в начале 2000-х).

@темы: Вьетнам, гордые сыны Ямато, мои переводы, восточная хитрость, Востоковед-тамада

Когда-то я пообещала, что по возможности буду здесь рассказывать о традиционных праздниках корё-сарам, и вот – подошло время для еще одного мероприятия, и фотограф уже отдал снимки, так что есть возможность составить небольшой рассказ с иллюстрациями.



В жизни каждого корейца есть три главных стола: асянди (первый день рождения, когда ребенка «показывают» всем родственникам и проводят соответствующие ритуалы), свадьба и хангаби, или хвангаб, т.е. 60-летие, которое ознаменовывает окончание пяти полных астрологических циклов и подводит некий промежуточный итог земного пути человека. По традиции хангаби готовят сыновья и дочери юбиляра, сам виновник торжества не делает ровным счетом ничего, просто ждет, пока они справятся со всеми приготовлениями и даже порой не дает никаких советов. Большая радость, если к этому времени у детей юбиляра уже есть собственные дети, а неженатые отпрыски в принципе не имеют права устраивать хангаби. Чтобы провести юбилей, соблюдая основные и наиболее важные правила, требуется немало сил и непосредственная помощь Тангуна, матери-медведицы и священного тигра, а также всех остальных первопредков, иначе можно сойти с ума. Есть множество нюансов, которые имеют непосредственное отношение к воле провидения и на которые можно повлиять примерно никак, поэтому дату хангаби приходится переносить. Это не возбраняется, так что порой юбилей устраивают и через год, и через пять, шесть, даже семь лет после фактического 60-ого дня рождения.
Наша мама отпраздновала свой хангаби в 65 лет. Связано это было с тем, что она родилась в один год со своим покойным супругом, а он умер очень рано, задолго до своего юбилея. В таких случаях корейцы каждый год накрывают стол для покойного в день его смерти и поминают в день рождения, приносят кушанья на могилу, а в 60 лет устраивают настоящий хангаби, приглашают родственников и вспоминают усопшего. Для умершего чаще всего ставят пустую пиалу и кладут приборы. Из-за того, что в свои 60 лет мама устраивала хангаби для покойного, проводить ее собственный юбилей было нельзя, поскольку все, что касается смерти, должно быть максимально отдалено от радостных торжеств, особенно, если они устраиваются в честь дня рождения. В течение 2-3 месяцев до события ближайшие родственники юбилярши не должны посещать кладбище и ходить на поминки. Как и японцы, корейцы верят, что энергия смерти способна пятнать и загрязнять тело человека. По этой причине посещать могилу можно только раз в год (максимум два раза), а после необходимо тщательно мыть свою обувь и перестирывать одежду, мыться самому. Многие корейцы верят, что с помощью могильной земли можно навести порчу, а у семьи наших знакомых даже объявилась безумная ненавистница, которая обмазала кладбищенской грязью подошвы обуви ребенка, чтобы он зашел в их дом и тем самым «навел проклятье». Добро пожаловать в двадцать первый век!

Осторожно! Много вижуал-контента!Самая большая трудность в наши дни – найти почетных гостей, которых называют тонгяби, одногодок юбиляра. Во время торжества тонгяби сидят на самом почетном месте, по правую руку от виновника торжества, и тоже получают подарки. Считается, что они выполняют роль своего рода провожатых, помогают человеку переступить порог следующего цикла жизни, поэтому корейцы стараются пригласить здорового, богатого человека с детьми, внуками и прочими благостями. Раньше, когда корейцы жили диаспорно, целыми деревнями и колхозами, найти тонгяби не составляло большого труда, теперь же на помощь приходит интернет и сарафанное радио. Маме удалось найти ровесницу через дальних знакомых, они встретились, познакомились и очень понравились друг другу. Теперь поддерживают отношения.
Кроме тонгяби за столом сидят старшие родственники и садуй – сваты юбилярши. Моя золовка не замужем, так что за президиум усадили только мою маму. По поводу места посадки было много разногласий. Свекровь считает, что сватья – это очень почетная гостья, которая должна сидеть по левую руку от нее, но наш тамада (с большим опытом проведения подобных мероприятий) справедливо заметил, что у юбилярши есть еще 4 сестры, которые старше моей матери. В общем, они устроили целую историко-этнографическую дискуссию, пока моя мама стояла в стороне и чудовищно переживала, повторяя, что «она ужасно боится все перепутать и испортить».
Очень важно правильно и красиво оформить главный стол.



На праздничном столе обязательно должны присутствовать национальные блюда: чимпени (сладкие рисовые лепешки), кадюри (корейский хворост), чартоги (отбитое рисовое тесто типа японских моти) и салат из папоротника. Иногда еще ставят курочку и корейские салаты, например, машевый, соевый, кимчи и т.д.



Кадюри

Перед президиумом сложены подарки для почетных гостей, вокруг расставлены различные праздничные атрибуты: куколки мужчины и женщины, подсвечники, шкатулки, завернутые в богатые ткани, на полу стоят вазы со сливовыми ветвями. Ни в коем случае нельзя говорить, что это сакура. Сакуру корейцы вырубали по всей стране после окончания японской оккупации, поскольку она стала символом горя и войны, а вот слива – очень уважаемое растение.





Корейцы тоже умеют фуросики. Вернее они бы сказали так: "Это мы научили японцев фуросики!"

Первой выходит к гостям юбилярша под особую праздничную песню, которая так и называется – «Хвангаб». Ханбок для этого торжества мы специально шили для нее в Сеуле и долго обговаривали с мастером цветовую символику. Поскольку у свекрови есть сын, она имеет право надеть почетный ханбок с синей юбкой (из-за освещения он тут кажется скорее фиолетовым).



На блузе вышивка в виде цветков пиона, символа лета. Рукава однотонные без полос, так как у юбилярши еще нет внуков. Мастера в сеульском ателье учили меня надевать ханбок, поэтому одевала маму я. От волнения вначале неправильно заложила ей складки на груди... Хорошо, что было время переделать.



После того, как гости засвидетельствовали свое почтение хозяйке торжества, дети и их супруги должны проводить ее к столу. Далее за президиум сажают тонгяби, садуй и других почетных гостей. На корейских праздниках принято много танцевать, считается, что это отгоняет злых духов и умиротворяет стихии, поэтому все представления, поздравления и вручение подарков происходят только в танце.



Основное движение можно условно обозначить как «крылья журавля», так что все корейские мероприятия ближе часам к десяти вечера выглядят примерно так:



Далее начинается церемониальная часть. Перед президиумом расстелен ковер, рядом с которым останавливаются поздравляющие. Дети, то есть мы, в первую очередь подаем маме и почетным гостям по рюмке, после чего дарим памятные подарки и поздравляем на словах.



К слову, вот так подают вещи старшим не только во время праздников, на фирме у мужа точно такие же порядки. Протягивая что-то старшему, нужно придерживать рукав.




Муж подносит чарку матери, а я отдаю почтение тонгяби.

Завершает церемонию традиционный поклон. Первый поклон предназначается маме, после этого мы с мужем меняемся местами и делаем поклон тонгяби. За нами готовится выйти золовка и остальные родственники, друзья поздравляют последними. При этом гостям и родственникам старше юбилярши кланяться не обязательно, а почетные рюмки все, кроме ее детей, подают уже только ей самой и тонгяби, а не всему президиуму.



Как видно, запутаться во всех этих перипетиях регламента проще простого, поэтому обязательно приглашают ведущего, чтобы он подсказывал гостям, куда идти и что делать, а также сглаживал неловкие моменты. Семьи выходят все разом, с детьми. У самых младших еще не очень хорошо получается кланяться, но они учатся в процессе)



Очень важно, чтобы дети правильно поднесли чарку родителям. Это момент в какой-то степени является квинтэссенцией торжества, он символизирует сыновний долг, который дети отдают родителям, устраивая для них праздник. В корейских семьях нехватка сил и времени не является уважительной причиной для отказа от празднования хангаби, дети, которые не справили юбилей родителей, теряют уважение общества, а их дети теряют моральное право получить стол на асянди, а затем на свадьбу. Согласно традициям, если бы мы с мужем не успели почти мать до ее семидесятилетия, наши будущие дети не смогли бы сесть за свой праздничный стол.
Пока гости вытанцовывают свой путь к президиуму, ведущий кричит «Ача!» (아자 ), подбадривая и раззадоривая их.





Церемониальная часть перемежается выступлениями танцовщиц. Вначале девушки исполнили традиционный танец с веерами, затем танец с большими барабанами. Считается, что производимый шум отгоняет злых духов и помогает очистить помещение. Обычно его исполняют вначале праздника, но мы немного погрешили против традиций.



Ближе к концу мы любовались очень нежным танцем с цветами. В былые времена этот танец считался священным и предназначался только для глаз императора.



После всех поздравлений начинаются конкурсы, народные игры и танцы. По правилам корейского этикета люди обязаны сохранять физическую дистанцию, и хотя эта невидимая пропасть в ладонь шириной не так явственно ощутима, как в Японии, обниматься и уж тем более целоваться на людях не принято, даже супругам. Эти традиции с большой охотой нарушаются во время праздников, когда ведущий нарочно ставит мужчин и женщин в такие ситуации, когда им приходится вторгаться в личное пространство друг друга. Правда, малознакомых людей обычно в такое неловкое положение не ставят, вызывают чаще всего супругов или детей. И поскольку такое увидишь не часто, а участники сего действа обычно очень смущаются, это все считается очень забавным. Для нас ведущий придумал танцевальное соревнование в стиле танго.)))





Немножечко поклоунадили, посмешили народ))

На корейских праздниках принято дарить подарки всем гостям, чтобы у каждого осталось что-то на память. Дети обычно получают сладости, мальчишкам мы, правда, подарили деревянные мечи.



В середине вечера муж станцевал с мамой танец под ее любимую песню «Пидульги» – «Голуби».





После этого на танцы вышли все родственники и гости.



В самом конце дети юбилярши вручают почетным гостям подарки и обязательно провожают до выхода. Тонгяби поздравляет юбиляршу в числе последних. Очень сердечное было поздравление. В конце тонгяби сжала кулак и сказала: «Файтин!», все очень порадовались. Обычно это выражение используется молодыми людьми, нередко его можно услышать в дорамах. Файтин (파이팅 – это классический пример конглиша, т.е. использования английского слова-заимствования с другим значением. «Файтин» можно примерно перевести как выкрик «удачи!» или «успеха!».
Вот так по-молодежному закончился этот вечер.
А еще каждый получил на память фотокарточку с мамой и гостями.

@темы: Визуализация, Фоторужьё, Корё моё, Востоковед-тамада

Прикоснулась к руке
язычком нежно-розовым кошка –
и в касании том
открывается мне впервые
бытия печальная прелесть…

Сайто Мокити

Download Atsushi Sakurai Neko for free from pleer.com

коты и котикиМного раз я задавалась вопросом – почему японскому сердцу так милы кошки, в то время как ни ханьцы, ни прочие выходцы из стран, воспринявших определенный пласт древнекитайской культуры, такого пиетета к ним не испытывают. Во Вьетнаме кошек едят. Ну, как едят – пожевывают временами, как и в Китае, где в пищу употребляется все, даже дождевые черви (говорят, это может помочь при онкологических заболеваниях). Вьетнамцы до таких крайностей не дошли, но полевые крысы (полевые, ни в коем случае не городские), собачки, кошечки – это да, вполне себе съедобно, на их взгляд, а дома они предпочитают держать певчих птиц вроде тимелий и дроздов, золотых рыбок, реже – черепах. Считается, что присутствие этих животных уравновешивает стихии, то есть приводит микрокосм жилища в состояние гармонии. Честно говоря, освежеванных кошек я видела всего один раз, на рынке в какой-то глуши центрального Вьетнама, и современная городская молодежь при виде подобного зрелища, скорее всего, испуганно ойкнет, но все-таки нужно быть справедливыми и сказать честно: во Вьетнаме, как и в Китае, кошек не очень-то жалуют. В сказках, как правило, гораздо большим уважением пользуются обезьяны, лягушки (жабы), крысы и прочая дикая живность, а кошка скорее воспринимается как этакий «недотигр», вроде как амбиции есть, но размером не вышла. Традиционный вьетнамский лубок изображает кота в образе чиновника, который стращает крыс-простолюдинов, и даже свинья с поросятками в рамках это жанра выглядит как-то благообразнее.




Сюжет "Крысиная свадьба", крысы несут дары коту, чтобы умилостивить его.

В целом, Вьетнам только-только начинает отказываться от несколько пренебрежительного (и потребительского) отношения к кошкам и собакам, которые вплоть до последнего времени не могли соперничать с певчими птицами и рыбками ни в плане популярности, ни в плане привязанности хозяев.
Одна моя ученица, Лан Ань, девушка из состоятельной ханойской семьи, недавно завела двух щенков-корги. Она проводит с ними все свое свободное время и как следствие наводняет соцсети размытыми фотографиями своих «деток» во всех возможных ракурсах. Когда я спросила Лан Ань, почему она, как и многие ее сверстницы, даже не думает о том, чтобы завести кошку, она равнодушно дернула плечиком:
- С ними не очень-то поиграешь, они пугливы и не умеют выполнять команды. Но ваш кот мне очень нравится, он всегда рядом с людьми.
Очевидно, для вьетнамцев с их инфантильной экстраверсией и неодолимой тягой к большим и шумным компаниям кошка – существо слишком уж независимое и плохо читаемое.
В феодальной Корее кошек скорее терпели как необходимое зло, нежели заводили из соображений эстетики, чувства привязанности или желания создать домашний уют. Кошка помогала бороться с грызунами, а это в рисоводческой стране, как кажется, должно бы стать индульгенцией за пронырливость и своеволие, но не тут-то было. Кошку, прежде всего, рассматривали как нечистоплотного и наглого вора, и такое отношение во многом сохраняется до сих пор.
Х.В. Халберт, протестантский миссионер, прибывший в Корею в конце XIX века, так описывал незавидную долю местных полосаток: «Кошек практически всегда принято считать бездомными и неисправимыми ворами. Они - естественная жертва вездесущих собак и маленьких мальчиков. Наше наблюдение привело к печальному заключению: старость стоит в самом конце списка причин кошачьей смертности».
В конце XX–начале XXI в. отношение к кошке в Корее изменилось – не в последнюю очередь из-за «моды на Японию» стала появляться реклама с изображениями манэки-нэко, Hello Kitty и местных мультипликационных, литературных персонажей, однако старшее поколение все еще помнит, что, во-первых, кошка – это «мусорное» животное, годное лишь для ловли крыс и мышей, а во-вторых, ничего хорошего от этих японцев отродясь никто не видал.
В Корее образ кошки издревле был связан с массой мифов и заблуждений, в том числе и медицинского характера. Считалось, например, что кошачий волос способен проникать в матку и повреждать плод.
И надо сказать, что несмотря на достижения корейской гинекологии, успешно опровергшей эту народную легенду, а также не взирая на новый позитивный образ кошки в масс-медиа, городские власти Сеула и других больших городов по-прежнему рассматривают бездомных кошек как паразитов, подлежащих уничтожению. Брать кошек из приютов или с улицы, по мнению многих корейцев, просто опасно, и даже если приобрести животное в зоомагазине, оно станет скорее помехой в быту, милой игрушкой, которая доставляет неоправданно много хлопот.
Когда муж рассказывал своему другу-южанину про нашего кота и про то, как он его обожает, тот смотрел на моего супруга как на буйно помешанного.
- Эээ…ну от него же шерсть летит! – только и выдавил он после долгой мужниной тирады.
Конечно, и в Корее есть котозависимые, есть чудаки, имеющие статус городских сумасшедших, которые подкармливают бездомных кошек, в Сеуле открываются кошачьи кафе, дети начинают просить родителей купить им котенка, но, надо думать, японских масштабов любовь к кошкам в этой стране вряд ли когда-нибудь достигнет.
Даже здесь, на постсоветском пространстве, в среде корё-сарам, во мне растет уверенность, что единственный кореец, действительно помешанный на кошках, – это мой муж, а единственная кореянка, считающая свою «помоечную» кошечку, подобранную возле автосервиса, членом семьи, – моя золовка. Свекровь устало прикрывает лицо своей выбеленной кремами ладонью:
- Это у них от отца. Тот нашей кошке Машке даже рыбу сам ловил. Вот до чего доходило! Спасу от этих кошек нет, вещи портят, всюду шерсть. Нормальные люди детей заводят, а мои по кошке завели и рады. И чем я провинилась!
Что до Японии, то у меня есть впечатление, будто там любовь к кошкам изначально была связана не только лишь с их утилитарной пользой, но и с эстетикой. Причем, эстетикой не только внешней, изяществом формы и умением организовать себя в пространстве, скорее это относилось к кошачьему мироощущению в целом.
И несмотря на то, что применение кошек «по прямому назначению» (говорят даже, будто знаменитая нэмури нэко (спящая кошка) в храме Тосёгу в Никко – не более чем страж, охраняющий усыпальницу Токугаву Иэясу от грызунов) сыграло главенствующую роль в распространении этих животных в качестве домашних любимцев, японцам, надо думать, просто приятно было их общество.



Нэмури нэко в Тосёгу

На это размышление наталкивает и то, что привязанность к кошке как к домашней любимице в рамках высокой японской культуры Хэйан во многом противопоставлялась отношению к собаке, которое было более пренебрежительным (хотя собака – тоже животное в хозяйстве полезное). Достаточно вспомнить печальную историю про пса Окинамаро у Сэй-Сёнагон, которого избили до полусмерти, за то, что он погнался за придворной кошкой. Сам государь спрятал кошку за пазуху, а пса велел жестоко наказать. Гоняя кошку, собака лишь следует своей истинной природе, и государь не мог не понимать этого, однако его субъективные предпочтения оказались на стороне кошки.
Однажды мы спросили сэнсэя, почему, по его мнению, японцы так любят и почитают кошек. Сэнсэй ответил:
- Быть может, потому что в кошке воплотились по крайней мере два важнейших критерия японской красоты – югэн (нечто интуитивное, предполагаемое, неявное, мистическое) и мияби (элегантность, изысканность). Что важно, в кошке есть и моно-но аварэ. В ней есть печаль изящества и таинственности. В семье, где кошку любят, она все равно одинока, так как человек не в силах проникнуть в мысли кошки. Она становится членом семьи, люди привязываются к ней чуть ли не сильнее, чем к собственным детям, но жизнь кошки коротка. Она умирает всего через 10–15 лет, и с этим так тяжело смириться! И все равно, оплакав одну кошку, мы почти никогда не можем отказаться от мысли, чтобы завести другую.
Кажется мне, что даже современной концепт «каваий» не может затмить вот этих первоначальных, глубинных переживаний и размышлений о кошке. Кошка созвучна японской любви к недосказанности, кошка вносит в жизнь японца необходимую толику хаоса, неправильности, учит принимать вещи такими, какие они есть – неидеальными, не выхолощенными, с щербинкой. Какой бы воспитанной ни была кошка, она обязательно что-нибудь сломает, сгрызет, столкнет, поцарапает или украдет. Обласканная и своевольная, она станет пить из ваших чашек и, в конце концов, положит хвост вам на лицо. И в этом хвосте, который японец не просто терпит на своем лице, а принимает с любовью, надо думать, выражается его способность осознавать себя и свое эго менее важными, чем, казалось бы, самые незначительные, «маленькие» вещи.



Кошка учит принимать недолговечность вещей и относиться к ним, как к чему-то преходящему, чему-то, что должно служить, чувствовать руку или радовать глаз, а не делать из человека раба. Вот достал ты хаори из шкафа и разложил его на диване, чтобы проветрить, а кошка уже забралась на него и шерстит собою почем зря. И вместо того, чтобы прикрикнуть на нее или топнуть ногой, ты берешь телефон или фотоаппарат и фотографируешь ее, такую милую проказницу. Что тебе этот хаори? Пройдут годы, и ты умрешь, тебя понесут куда-то с пустыми руками, как Сулеймана Великолепного, владевшего при жизни половиной мира. А момент счастья – вот он, радуйся, живи с покоем в сердце.



Кошка прозрачно намекает: мода – ничто!

А вообще, наверное, свекровь тоже права, и все мы просто больны токсоплазмозом. В честь этого пойду поиграю со своим котом. Мне тут одна японка рассказала, что сингапуры очень лояльно воспринимают на себе шапочки и другую смешную одежку.

@темы: Atsushi Sakurai, Вьетнам, Мужчина-вода, гордые сыны Ямато, диалоги о Японии, восточная хитрость, Корё моё

Cкачать BUCK-TICK Rasen Mushi бесплатно на pleer.com

Кажется, что только на прошлой неделе муж помогал мне собирать вещи в поездку, тщательно упаковывал бинокль, попутно поругивая: «Японки там уже настропалились резкость наводить, небось, а ты вот поленилась для себя настроить». В некоторых вещах я абсолютно беспомощна, и бинокль – это как раз туда, к этим «некоторым» вещам. Уже подошел к концу сезон keichitsu (啓蟄 – время пробуждения насекомых, слива и айва уступили место сакуре, а я только принялась восстанавливать записки о декабре. К слову, очень многие мои друзья родились именно в этот период – с 6 по 20 марта, так что это время, как и положено, мы посвящали сладостям и вину, приманивая тепло. Считается, что люди, родившиеся в сезон keichitsu очень обаятельны, нежны, хорошие семьянины и надолго сохранят юность. Связано это, конечно, с почитаемыми растениями-символами этого периода – персиком и грушей. Персик символизирует бессмертие, мягкость, женственность и молодость, а груша – любовь и материнство, а также прочность и устойчивость, поскольку из грушевого дерева издревле изготавливали не только предметы утвари, но даже и лодки. В целом, начало весны – это женское, иньское время, пора, когда водные потоки набирают силу, поэтому верят, что девочки, родившиеся в марте, вырастут очень изящными и красивыми.
И все-таки пора вернуться в декабрь. Тем более, и погода за окном как-то совершила прыжок в обратном направлении сезонного своего движения.
Я забросила свой рукописный дневник, пометки в нем стали совсем уж путанными и бессвязными, за это смиренно прошу прощения. За все спасибо моей дорогой Алисе. Надеюсь, у нас впереди еще много путешествий.

действительно много



В центре города оказываемся уже перед самым наступлением сумерек. Прихотливая влага и матовость, присущая лишь небесному свечению Дальнего Востока, сейчас же обнимают нас. В прозрачно-сыром саду Сэнсо-дзи цветут камелии – цветут неистово, яростно, поражая взгляд почти неестественным малиновым оттенком. Природа в этой части Хонсю никогда не впадает в глубокий сон, и даже в разгар зимы только дремлет, так что явственно слышно ее живое дыхание. С каждым годом я все больше убеждаюсь в том, что москвичей не только квартирный вопрос испортил. Северо-русский глаз настолько утомлен обескровленной своей природой, которая, каждый год умирает еще в младенчестве, едва успев расцвести, что это впечатление безысходности неизменно переносится на все окружающее. Отсутствие красок выгоняет кровь из нашей бледной кожи, делает наши голоса грубыми, а движения резкими. Пусть холод, пусть сырость – этих богатств и в Японии навалом, но только не эта многомесячная монохромность пейзажа. Честное слово, она ведь и всякого соображения о вкусе может лишить. Доходит до того, что сочетание красного и зеленого нам кажется уже дикостью, вызовом общественности, в то время как это самая естественная палитра, какую только можно вообразить.



Под сенью Сэнсо-дзи приятно, несмотря на то, что место это шумное и любимое туристами. Девушки щеголяют яркими фурисодэ с меховыми воротниками, все двигаются так спокойно, так размеренно, будто вовсе не чувствуют вечерней прохлады.



Во время ужина смотрю в глубину своей нефритово-черной, чуть глянцевитой пиалы. Там покоится горка круглозерного японского риса и полоска угря. Все-таки даже в небольших и безыскусных едальнях находится место эстетике. Белый рис выглядит особенно аппетитно в такой посуде. Официант, совсем еще молодой парень, вежливо спрашивает нас, не хотим ли мы еще отведать супа с крабьими клешнями. Что за вопрос, конечно, хотим.



Даже после первой поездки в страну, если только к ней лежит душа, появляются места, которые хочется назвать своими, любимыми, хотя и времени полюбить их было совсем немного. Мне вот теперь всегда хочется возвращаться в храм Мэйдзи. Он очень темный, дерево везде почернело от влаги и времени, а кое-где покрылось серебристой изморозью, в парке при храме вековые криптомерии возвышаются над густым и как бы стелющимся подлеском. Мейдзи – скорее светское место, здесь проходят красивые церемонии и свадьбы богатых семей, да и история у него, в общем, недолгая. И все-таки что-то мрачновато-сырое и настоящее есть в его потерявших блеск воротах и утвари, в клумбах с кипенно-белыми хризантемами, где черная земля усердно перекопана жуками и червями. Мы выходим из метро за полчаса до рассвета, еще, кажется, и шести утра нет. Пара фотографов с треногами, несколько спортсменов и молящихся, три студента – всего нас человек десять, и все, похоже, одинаково обмануты сайтом, пообещавшим открытие храма аж в пять утра. В наших сумках холодеют свежие онигири с соленой икрой, руки болят от холода, а сна ни в одном глазу, начинается уже предконцертный мандраж. Скрипучие железные ворота отодвигаются в 6.30, секунда в секунду. Пока мы идем через лес, потихоньку начинают розоветь верхушки сосен, холодное зимнее солнце ложится на тории и черепицу павильонов. Идешь по сумрачной дороге к храму, под ногами клубится туман, похожий на дымку от воскурения благовоний. Страшно оглянуться: кто знает, что там ткется за твоей спиной из этой дымки.



В саду Коисикава Коракуэн безраздельно властвует солнечный свет, все клумбы стоят прибранные, в пруду спустили воду и чистят дно. Когда мы переходили дорогу, двигаясь в сторону Tokyou Dome, какой-то пожилой дядечка четко и по слогам сообщил нам: «Никакого сада Коисикава Коракуэн здесь нет». Ну хоть не одних москвичей можно укорять за незнание родного города.



Забрались на токийскую толстушечку Sky Tree. Башня оборудована четырьмя лифтами, дизайн каждого из которых посвящен одному из сезонов. Весенний, конечно же, вишневый, осенний – кленовый, а зимний и вовсе какой-то космический. Какой-то парень, чуть прикрывшись путеводителем, поцеловал девушку в губы прямо в кабине, посреди толкучки. Девушка ужасно смутилась, хотя это был поцелуй, который японцы называют «чу», – клевок или чмок, а все остальные сделали вид, что ничего не произошло.
День был немного туманный, но ясный. Да и с экологией в Токио, очевидно, гораздо лучше, чем принято думать. Седая шапочка Фудзи все-таки видна.



В этот же день едем в музей Гибли. Билеты выцарапывали ястребиными когтями: из-за Рождества и школьных каникул обычное «кто успел, тот и Токугава Иэясу» превратилось в настоящую Спарту. В итоге пришлось купить какой-то невнятный тур с англоговорящим гидом, в ходе которого нас погрузили на автобус и привезли на место, действительно англопросвещая по дороге. На этом тур закончился, в музее мы были полностью предоставлены сами себе, чему очень обрадовались. Внутренности антропоморфного здания в первый момент показались мне излишне темными, но потом все стало на свои места. Скупое освещение не только комнат, но даже самых коридоров и переходов, повторяло приглушенный свет киномастерской.
Миядзаки даже в очень «взрослых» своих работах неизменно обращается к архетипам детства, то есть по сути работает с тем самым общечеловеческим, чего не выдернуть и не вытравить из любого, кто хотя бы пять минут своего существования был маленьким. Так что все, у кого в межреберье еще не окончательно закостенело, ходят по музею с комком в горле и блестящими глазами. А у кого закостенело, тот ревет на мягком диване Котобуса. Больно же, когда оно все отмерзать назад начинает.



Пришли в какой-то известный дом окономияки, причем уже очень поздно и совершенно выбившись из сил, а там на высокой деревянной тумбе в предбаннике лежит листок с записью. Наши имена стали в нем двенадцатыми, девушки, забившиеся на топчан возле сёдзи, честно признались, что ждут уже час. А все дело было в том, что первый этаж заведения оказался полностью отдан под какой-то банкет. Гостями этого банкета занимались все официанты и остальной персонал, а простые смертные вынуждены были сидеть на топчане под лестницей и заглядывать в лица пробегающих юношей голодными глазами, полными мольбы. Честно говоря, я впервые в жизни ждала приглашения за столик (вернее, за жаровню) больше двух часов, но оно того стоило. В какой-то момент мы настолько слились с внутренней жизнью предбанника, наполненного хлопаньем сёдзи, припыленным топотом официантов и взрывами смеха пьяненьких гостей, что могли бы, наверное, посвятить ему пару рассказов, а то и целую повесть.



Азиатский лес – это всегда какое-то безумное переплетение корней, ростков, ветвей, лиан, вен, жил, нитей, так что не решаешься отступить от тропинки даже на пару шагов. Поэтому всегда умилительно читать произведения западных авторов, где кто-то из японцев или китайцев «гуляет по лесу». В азиатском лесу может гулять только Муши-ши, ну или Восемь Бессмертных, остальные в нем пропадают, находят погибель, засыпают волшебным сном, или, если повезет, лишаются, например, правого глаза.
Туман лежит на предгорьях Нихондайра, а впереди холмы, укрывшие первую усыпальницу Токугавы Иэясу. Мы поднимаемся по канатной дороге вместе с группой японских туристов. Все они прибыли из других префектур, чтобы специально полюбоваться Кунодзан Тосё-гу и видом на Фудзи. Считается, что с плато Шидзуоки открывается один из классических видов на вулкан, и по дороге наверх только и разговоров, что о «великой матери». Дождь начинается еще внизу, в городе, и оператор в информационном бюро честно говорит нам: «Сегодня вы Фудзи не увидите, это совершенно точно». И, конечно, со смотровой площадки видно лишь океан, в который будто бы влили белил, волны пенятся и с силой накатывают на посеревший песок. В небе что-то мутится и закручивает, идет тайфун. Удивительный тайфун, тайфун не в сезон, тайфун с теплым, почти весенним ветром. До выхода главнокомандующего стихией остается около пяти часов. Зимняя вода в водных желобах напоминает его зрачок, полностью поглотивший радужку, и, кажется, даже самый белок. Мокрые ветви напоминают его волосы. Рев океана где-то внизу напоминает его гнев. Где-то, в таких вот сумрачных горах выпрядают из тумана духов в человеческом обличье, а потом подсовывают японским матерям.



Ветер посбивал на землю и плиты храма уцелевшие листочки момидзи. Крохотные, они лежат под ногами, так что даже жаль идти по ним.



Во внутреннем дворе классический зимний пейзаж: плодоносят кумкваты, совсем еще юные деревца.



Едва спускаемся с плато, начинается самое настоящее стихийное бедствие. Стремительно темнеет, улицы постепенно скрываются под слоем воды. Мы почти бежим через алые тории и в конце концов укрываемся в храме Шидзуока Сенген. Нас привлекает теплый свет, льющийся через окна и сёдзи одного из павильонов. Внутри тепло, общительные бабуси пьют матча, едят сладости, темпуру и обсуждают Сакураи-тайфу.
– Ну чего там, льет?
– Да, дождь сильный.
– Очень сильный?
– Да уж и ветер какой, не выйти, не выйти.
Сёдзи со стуком захлопываются, и в них тут же ударяет почти обретший плоть порыв ветра. Моти оказываются непривычно сладкими, от матча у меня всегда подкатывает к горлу, но под прочной храмовой крышей все кажется вкусным. Мы судорожно соображаем, из какой утвари нам бы сотворить чудесным образом себе лодчонку, чтобы доплыть до концертного зала, уже, должно быть, приютившего в своем дворе Бак-Тик-грузовики.



Дело в том, что у большинства японских духов, в общем-то, нет категории «плохой» и «добрый», они скорее… никакие. То есть всецело зависящие от собственного настроения, внутреннего наполнения человека, которого они решили испытать, и обилия принесенных даров. Они упрямы и равнодушны, как море, и порой им мало просто заставить Фудзи скрыть лицо, и даже мало просто устроить тайфун посреди зимы. Подшучивая, они приносят его на крыльях нежнейшего, кроткого и ласкового, точно материнская улыбка, ветра. И вот ты идешь к концертному залу по затопленному городу, а градусник показывает отметку 18, в садах начинают расцветать весенние цветы. Дома украшают к Рождеству, до начала концерта 2 часа, а под ногами вот такая красота, принявшая форму люков.



На следующее утро едем в Нагою. За окном желтят прибранные поля, а над ними покойно лежит Фудзи, кажется, занимающая половину неба. Едва вулкан становится виден, пассажиры начинают вскакивать со своих мест, приникают к окнам. Все-таки в поклонении и любви к вулкану, сила которого может уничтожить несколько десятков миллионов человек, есть что-то, если не определяющее мироощущение японца, то уж, наверное, кое-чего о нем рассказывающее.



Вопреки капризам природы Фудзи всем своим видом олицетворяет зимний сезон. Может быть, вчера кое-кто и заставил весну прийти на полтора месяца раньше, но есть силы и подревнее, и поблагоразумней.



Нагоя – город, полный сине-серого бетонного новостроя. Ветер любит тебя до костей, прямо как Ацуши Сакураи свою мертвую девушку. Над самурайским замком кружит воронье, даже сад при крепости выглядит зловеще: в окружении золотой хурмы и камелий стоит огромный узловатый вяз, из сердцевины которого глядит прелая мгла. Дупло такое широкое, что напоминает лаз или вход в тоннель. Не хочется даже смотреть на это дерево, а все равно смотришь и в конце концов даже кладешь на него руки.
Этим вечером была холодная и прекрасная "Romance", а "Kirameki..." звучала как музыка с бала бакемоно.
И все-таки нравится мне атмосфера лайвов Бак-Тик, и даже строгий запрет на фотографию и съемку тоже нравится. Это создает особый дискурс вокруг уже отыгранных шоу и еще только предстоящих концертов, все эти рисунки, отчеты, догадки, рассуждения, ужасного качества бутлеги, на которых слышно только Юту и взлетающий над грохотом ритм-секции голос Ацуши. Ведь это целый мир, пересказанный прерывистым полушепотом, вычерченный влюбленной рукой, порой склонной к преувеличениям, но оттого не менее прекрасный.
Глаз не без удовольствия скользит по черным макушкам пришедших на концерт. Сколько среди них красивых, разных, по-своему безумных и отчаянных людей. И это только кажется, что кроме синхронных танцев и вызубренных подпеваний ничего больше нет. Стоит сощурить глаза, выхватив детали, и становится очевидно, что вон тот бородатый мужик, в исступлении повторяющий имя Ацуши – совсем не то что вон та молодая женщина, пришедшая на концерт с ребенком-школьником, а девушка, заливающая блузку кровью, ничем не похожа на двух «лолит», беззаботно прыгающих в партере.
Помню, как на заключительном концерте «Mortal» случилось стоять рядом с одной невероятно красивой девушкой. Про таких говорят избитое «красива, как луна», и по правде говоря, встречая создание, подобное ей, никаких других слов найти и не пытаешься. Честное слово, она могла бы быть родной сестрой или племянницей виновника торжества. Рослая, стройная, как ива, с кожей, напоминающей внутренность морской раковины. Волосы до середины спины, волевой профиль с характерным изгибом переносицы, целомудренное тяжелое веко набрасывает тень на большие глаза, правую мочку уха сжимает кафф. Во время анкора я только и делала, что смотрела на нее, а потом невольно прошла за ней в дамскую комнату, чтобы просто взглянуть, как она моет руки, достает салфетку из сумочки, поправляет макияж. Бывают люди, которые красивы настолько, что освободиться от наваждения нет никаких сил – начинаешь творить что-то совершенно непотребное, лишь бы продлить эту близость. Думается, что созерцание красоты примиряет со многими уродствами мира, и потому так необходимо человеку.
По дороге в Токио из Нагои чуть было не попали в переделку. Уехать домой после концерта бывает нелегко. После тайфуна в Шидзуоке случилась авария на железнодорожных путях, и мы около часа простояли в невообразимой толкучке на станции. А в этот раз и того хуже – все поезда, на которых действует "JR-pass", уже ушли, остались только два поезда Нодзоми. За Нодзоми мы обязаны платить, билет до Токио стоит около ста долларов, а у нас наличными даже и нет такой суммы в йенах, все лежит в отеле. Что делать, садимся на Нодзоми. Даже на таком скоростном поезде ехать до дома около двух часов, ужасно хочется спать, сил ни на что нет. Сидим, как дети молимся, чтобы не пришел контролер. И он – вернее, она – конечно же, появляется примерно через 15 минут после отправления. Прикидываемся идиотами и показываем свои буклетики. Женщина в форме вежливо улыбается и отчерчивает пальцем в перчатке строчку на английском, где черным по белому написано, что на Нодзоми пасс не действует.
- Давайте мы заплатим, – говорим мы, сдавшись. – Сколько с нас?
- Около ста долларов с одного человека, – сочувственно говорит женщина в форме.
В йенах наскребаем около 180 долларов.
- Давайте картой, – предлагаем мы.
- У меня нет мобильного терминала, – качает головой контролер. – Знаете-ка что, девушки, давайте вы просто в следующий раз будете внимательнее и не будете садиться на этот поезд. Всего доброго!
- Не бывает такого, – говорим мы друг другу уже после того, когда женщина уходит. – Где-то система дала сбой. Она даже точную сумму не стала называть в йенах, это не по уставу изначально.

В общей сложности я пропутешествовала по Японии около месяца. Была и в Кансае, и на Востоке, и ни разу со мной не приключилось ситуации, когда я могла бы сказать: "Со мной поступили плохо и несправедливо. Со мной были намеренно грубы, мне хотели навредить!". Но такое, конечно, было впервые.



В Сайтаме солнечно и ветрено. Высокое солнце делает тени узкими и короткими, смотреть на белый цвет и вовсе больно, а все равно все тело радуется этой яркости.
Передвигаемся на метро и милейшими местными электричками, а в них как всегда своя, особенная жизнь. Вернее, жизнь как раз обыкновенная, ничем не примечательная каждодневная рутина, но как бы в троекратном приближении и взятая в миниатюре. Вот усталые мать и отец везут куда-то детей ранним субботним утром. Отец занят с дочкой, она постарше и ведет себя спокойно, не капризничает. А мальчик лет двух с половиной сидит с мамой. Та пытается накормить его завтраком – огромным и толстым рисовым колобком в форме колбаски. Кроме жирного риса и нори там ничего нет, но ребенок жует не без удовольствия. Понадкусав колобок со всех сторон, мальчик бросает его на пол, рот и руки перепачканы. Рюкзачок матери оборудован всеми необходимыми инструментами для устранения этой аварии. В наличии пакет для мусора, влажные салфетки, сухие салфетки и мягкая западная булка – на замену колобку. Ребенок кусает булку пару раз и отталкивает. Мать прибирается, усаживает сына поудобнее. Тихонько вздыхает, окидывая взглядом свою семью.
А вот какие-то девчонки в коротеньких юбочках гогочут и называют себя на «орэ». Молодые парни с подкрашенными волосами перемигиваются в сторонке. У одного из них поблескивает крохотная сережка-гвоздик в левом ухе. Красивый мужчина лет семидесяти проверяет сообщения на стареньком телефоне, а покончив с этим делом, беспечно опускает аппарат в широкий карман плаща. У здешних мужчин страшно модно носить тренчи и плащи в стиле Боуи, особенно светлых оттенков – серые, молочные и цвета «camel».



В одном из прихрамовых парков готовятся к марафону. Народ сидит прямо на земле, подложив тоненькие квадратные коврики. Поднимаешь голову, а там небо, перекрещенное ветвями, а на ветвях...



И даже если понимаешь, что сами участники группы вряд ли прикладывают руку хотя бы к одному подарочному букету за концертный сезон, все-таки приятно на них взглянуть. Ну а чье-то эго по-прежнему так велико, что едва влезает на табличку))



На днях я изменила золотому правилу туриста: если что-то тебе действительно нравится, купи это сейчас. И вот мы снова в торговом центре Скай-три, с той только разницей, что нынче канун Рождества, и народу столько, что и под потолок взлететь вряд ли поможет - того и гляди окажется, что кому-то эта идея пришла в голову раньше, чем тебе. Погибая от кислородного голодания ищем вручную раскрашенные леденцы с карпами и журавлями. Попадаем в лабиринт Фавна. Находим выход. Начинаем сначала. Перед глазами уже желто-красные круги. А за окном благодать: народ веселится на катке, девушки в испуге хватаются за бедра парней, дети падают и радостно хохочут. Лед плохой, весь щербатый, засыпанный крошкой и снегом, но это никого не печалит.



Никко встречает нас сухим и здоровым горным воздухом. Вернее, он кажется нам сухим и здоровым – до тех пор, пока не зарядил монотонный декабрьский дождь и не превратил перелески в зловещего вида топи.



Любовь японцев к новострою и бесконечному обновлению, без сомнения, уходящая корнями в философию дзен-буддизма, настигла и этот храмовый комплекс. Всюду торчат строительные леса, а на них – отвратительного вида зеленая сетка. Везде что-то подтачивается и обновляется, народ сетует на неудачные кадры.



Пока поднимаемся наверх, слышим, как мальчик лет пяти учится правильно выговаривать "Токугава Иэясу". Несколько раз у него получается только "Иясу", и мама терпеливо поправляет его.



На свету все кажется теплым, почти летним. Дышать так привольно, так хорошо. В лесу попадаются совсем старые, полусгнившие деревья, которые никто не убирает. Прямо из сердцевины их стволов вырастают молодые побеги криптомерий.



В рёкане на источниках мы, конечно, отказываемся от "западного питания", но и в традиционный японский ужин вдруг прокрадывается клубника со сливками. В основном трапеза включает в себя рыбу, курицу, немного набэмоно и всевозможные соленья из корнеплодов, овощей и грибов. Некоторые блюда щедро сдобрены суровой горской соей, которую с таким патриотизмом рекламировал Ацуши. Считается, что горская еда очень полезна и повышает мужскую потенцию, поэтому в магазинчиках специалитетов народ просто ломится за банками с непонятными содержимым, покупают и на подарки, и для личного пользования))



А это наша комната в традиционном стиле, который немедленно был раскритикован С.: "Какие часы?! Какая спинка у сидения?! КАКОЙ ВАМ ЕЩЕ ОБОГРЕВАТЕЛЬ!" Все японисты со временем становятся склонны к человеконенавистничеству.



Завтрак, конечно, не обошелся без натто. Каждый попробовавший считает своим долгом поделиться впечатлениями, поделюсь ими и я. Я ела змей, крокодилов, черепах, воробьев, жареных жуков и гусениц, медуз, полуживых еще вьюнков, китайские столетние яйца, я поливала свои блинчики соусом из тухлой рыбы, а кимчи - настоем из тухлых же креветок. Я ела суп из собаки. Однажды в Камбодже мы с Мариной съели суп из кота. И все это было очень ничего. Но натто совершенно отвратительны. По консистенции они напоминают что-то сопливое и недопереваренное, а на вкус – выгребную яму.



Не смогли мы с Алисой пройти мимо магазина кимоно и юката. Купили себе по летнему наряду. Алисе очень идет голубая и жемчужно-серая гамма, а мои цвета – вот они.
Перед самым отъездом из рёкана к нам подошли познакомиться местные горские парни. Я вначале не прислушивалась к их разговорам, пока они толпились у дверей, и приняла их было за китайцев. Уж больно шумные, на лицо темные, гогочут на всю гостиницу. Плечистые рослые парни. Оказалось, они просто горцы)) Из местечка, что поближе к Нагано. Занимаются конькобежным спортом.
- А у нас в России очень любят Юдзуру Ханю, – говорю я одному особенно активно знакомящемуся парню.
- Это еще кто?
- Фигурист же! Олимпийский чемпион! Ваш Юдзуру Ханю!
- Ооо, так он фигури-и-ист, – презрительно тянут парни, грубовато посмеиваясь. – Мы таким не занимаемся. У нас серьезный спорт! Нужно быть очень сильными!
- Окей, ребята, – говорим мы. – Удачи вам на тренировках.



Пока мы метались по платформе в поисках нужного поезда до Камакуры, нас заприметил какой-то мужчина в невнятной форме служащего. Он специально вышел из своего поезда, чтобы подсказать нам нужную станцию для пересадки. Как оказалось после, станции с таким названием не существует))) Будда взирает на все это с полуулыбкой смирения, стебли лотоса прорезают чистое и ветреное небо.



За всю нашу поездку не было такой красивой погоды, такого ощущения света и чистоты.



И пока стоишь, пытаясь уловить первое дыхание нарождающейся жизни, над головой кружит пара ястребков. Их хищный клекот странно резонирует с умиротворенным пейзажем, ветер с моря разносит их голоса на целые мили.



Сад и павильоны Хаседера, наверное, – самый гармоничный храмовый комплекс из всех виденных мною. С. говорит, что многое здесь построено корейцами. Наверное, поэтому мне так близка стилистика и выбор декора. Очень напомнило горные храмы Пусана, и композиционно, и в плане атмосферы.



Поднялись, чтобы взглянуть на синегривого.



А вдоль лестницы на спуск растут нарциссы, совершенно не европейские. Чашечка цветка тонкая и маленькая, хрупкая даже на вид, а запах – густая молочная ваниль. Ничего подобного никогда не испытывала.



Каждый раз думаешь: не бывает такого. Но бывает.



Кажется, что рисунок деревьев и ветвей прекрасно-случаен, но и это плод кропотливой многолетней работы.



Почти миядзаковские персонажи)



А у подножия холма качается бамбук.



Зимние цвета в одежде природы и людей.



У японцев быстрое переключение. Буквально через 2–3 дня крисмас три отправились на фиг, и их заменили бамбуком и сосной. Всю неделю мы с Алисой наблюдали, как по городу развозили на грузовчиках аккуратно срезанные коленца, а рабочие, взобравшись на стремянки, украшали фасады банков, ресторанов, школ и храмов.
На одной из уютных камакурских улиц сталкиваемся с молодой девушкой. Та идет легким шагом, но все-таки чуть приволакивает ноги в угоду национальной привычке. Полы пальто треплет прохладный ветерок. Кажется, в этой стране одна прическа на всех – вымытые до скрипа волосы. Волосы девушки тоже кажутся какими-то необыкновенно рассыпчатыми и свежими, и вся она как бы источает ощущение чистоты. Кажется, что она только что вышла из бани и каким-то неведомым образом успела обсохнуть до последнего волоска на теле. Чудится ли, взаправду ли, до нас доносится травяной аромат ее шампуня. Но видимо, это правда скорее впечатление от всей ее фигуры, не запах, но впечатление.



В меховых уггах я по пляжу еще не гуляла. Недавним штормом на берег нанесло много всякого мусора, но вместе с ним и диковинки морского дна. Алиса нашла большую красивую раковину.



Нет ни одного похожего храма, но дзен-буддийские святилища – это всегда что-то особенное. Тишина, почерневшее от времени дерево и золото. До Kenchoji, например, в тот день вообще никто не дошел, кроме нас, хотя он недалеко от центра и внесен во все туристические путеводители.



Один вечер мы посвящаем "посудной улице" – Каппабаси-дори. Мне давно хотелось купить нам с мужем парные чашки. В понимании японцев, чашки-супруги должны подходить друг другу, но ни в коем случае не быть одинаковыми, и дело не только в размере. В конце концов мне удалось найти пару моей высокой и узкой белой чашечке (справа посередине). Мужу она тоже очень понравилась. Оказалось, что на внутренней стенке у нее есть заметный "дефект" – какая-то темно-коричневая точка, похожая на родимое пятно. У мужа на теле есть точно такая же родинка, и он это сразу заметил, а я даже не обратила внимания при покупке.
В метро недавно произошел забавный случай. В вагон ввалилась троица подвыпивших мужчин лет за 70, все седенькие, очень опрятно одетые, но на ногах едва держатся. Смеются без остановки, виснут друг на друге, тыкаются локтями под ребра. Мы с Алисой уступили им место, чтобы все трое сели на одну лавочку, а сами устроились напротив. Один из мужчин показывает нам большой палец и говорит: "Сэнк ю". Все ужасно довольны. Все-таки, пожилые люди в Японии самые общительные и свободные от многих самоограничений.
А вот дедулечки на нашей станции Ниппори, которым мы каждый вечер честно показываем свои "JR-pass", просто "презирают" нас. Каждый день там новый работник, и уровень наплевательского отношения у них идет по нарастающей. Если первый дедушка еще делал вид, что смотрит на наши буклетики, то последний встретил нас спиной и затылком, махнув рукой, мол, вы еще здесь?! проходим, проходим, не задерживаемся.
В метро видели мальчика в зеленой шубе. На плече у него дремало неземное создание – девушка лет 20 в рокерской косухе, очках в стиле Леннона и с небрежным пучком на макушке. Всю дорогу он обнимал ее и выписывал указательным пальцем восьмерки на ее тонкой ручке. Народ старательно отводил глаза.



А вот и зал финала. Сегодня Бак-Тик выступают в месте силы.



Темный и намоленный Ясукуни и небо над ним. Ночью Токио трясло, под островами шевелился чудовищный сом, и кажется, что облака тоже разметало вот таким вот причудливым рисунком.



Возле Будокана уже творится безумие, а мы на подкашивающихся ногах нарезаем круги вокруг императорского парка.



Коллекционируем почитаемые в Японии растения, изображенные на розетках тротуаров.



Цветы без запаха. Печальные камелии. Японцам очень нравится это сочетание, навевающее ощущение грусти и восхищения: такие прекрасные цветы, но как бы без души, без аромата. Поэтому имя "Цубаки" считается очень поэтичным.



Подпольная фотография. 15-ый ряд семнадцатитысячного Будокана. В такое тоже верится с трудом.



Стоим среди толп мужчин. Некоторые пришли в фуражках, у кого-то длинные крашеные волосы, а некоторые и вовсе похожи на якудза. Зажатые горячими телами движемся вглубь здания по какому-то тоннелю. А потом на город пала тьма.

@темы: Визуализация, гордые сыны Ямато, диалоги о Японии, восточная хитрость, BUCK-TICK, Востоковед-тамада, Смертное море

Download DER ZIBET Shizumitai for free from pleer.com

Отыскала у нас на кафедре в одном из каталогов японских гербов камон (знак дома) семьи Фудзисаки (藤崎 букв. «мыс глициний») с Кюсю, к которой принадлежит г-н Фудзисаки 一成 , больше известный общественности под псевдонимом Иссэй. Иссэй – выходец из древнего самурайского клана, представители которого вплоть до середины XIX в. имели самое непосредственное отношение к Токугава Бакуфу. Японские исследователи семейных гербов отмечают, что все кланы, в чьей фамилии содержится элемент «фудзи», так или иначе связаны с Фудзивара. Такие фамилии, как Фудзита, Фудзисава, Фудзисаки, Фудзимото, Фудзимаки и др. образовывались вследствие установления брачных союзов (происходило сращение элементов фамилий супругов), при переселении на новые земли или приобретении оных, а также в некоторых других случаях. Эти древние связи прослеживаются и в изображениях камонов:
Сравните камон Фудзиавара



И камон семьи Фудзисаки с Кюсю



Гербы, котики и перерождениеКак правило, основная композиция и изображение ветвей глицинии остаются неизменными, меняются лишь детали.
В наши дни количество японцев, в чьей фамилии содержится элемент «фудзи», достигает чуть ли не 10% от всего населения островов, однако лишь немногие хранят историю семьи и могут похвастаться знанием древнего камона. (При желании любой японец может заказать личную печать с таким гербом, который только выдумает, разве что на императорскую символику вроде бы существует запрет). Семья Иссэя традиции хранила вплоть до последнего времени, и главой дома официально считается старший представитель рода по мужской линии, то есть сам артист.
Глициния, как и любое вьющееся, лианоподное или паразитическое растение, в японской традиции считается выражением энергии Инь, женским символом. Однако эта самая японская традиция предоставляет большой простор для всяческих философствований и метафизических рассуждений, так что в свое время и нежную недолговечную сакуру «оправдали», сделав военным символом, упирая на то, что японские бойцы настолько мужественны, что готовы к скорой смерти, как и весенние цветки. Мало кому придет в голову сравнивать могущественный клан Фудзивара с чем-то иньским и женственным, глициния ассоциируется с достижением успеха, богатством и процветанием. В то же время, она остается иньской частью бинома в паре глициния-сосна. Сезон глициний – май, название цветка является весенним киго, то есть указателем времени года в поэзии и литературе.

***

Японцы почти никогда не отвечают на вопрос о вероисповедании, обычно все ограничивается какими-то невнятными фразами типа «я верю в высшие силы» или отговоркой «я атеист». В силу ряда культурно-исторических причин они оказались свободны от оков добровольно-принудительного религиозного самоидентифицирования. В то же время, в быту, «на практике» они глубоко религиозны и очень суеверны, до сих пор многие их поступки ритуализированы, и эта ритуализация часто приводит к тому, что действия повторяются механически, без какого бы то ни было анализа. И все-таки и буддизм, и синто, и культ предков оказывают глубочайшее влияние на мировоззрение людей, подсовывают свои ответы и решения, помогают держаться на плаву.
Мне очень близки беспокойные, вечные поиски Сакураи в этом смысле, со всеми его противоречиями и по-детски максималистскими заявлениями вроде «Я не плачу за предсказания в храмах, они наживаются на нас!». Конечно, вокруг ложь и обман, и все-таки на Новый год он идет в старый, темный, пахнущий сыростью и соснами храм Мейдзи, пораньше, чтобы занять местечко, и стоит там, сходя с ума от давки, делая поклоны и ощущая давление на свои ребра, словно бы отдавая дань уважения тысячам поклонниц, ежегодно терпящим подобное на его лайвах.
Его тексты снизу доверху наполнены древними синтоистским богами, чудовищами и духами, санскритом и пали, калавинками, Праджняпарамитами, сансарами. Здесь вот белеет девственно-белое полотнище снега, а здесь разлита извечная золотая дремота и слышен бой бронзового колокола. Иногда это просто антураж, средства транскрибирования. Иногда – вовсе нет.
Но больше всего мне созвучна идея «Рандеву», где он говорит о рождении дочери как о встрече, о кратком приходе новой души в этот мир. Души, которую он осмелился позвать, пригласить оттуда сюда вместе с любимым человеком. Какова эта душа? Зла ли, добра ли – никому не дано знать наперед, но она пришла, и он благодарен за время, что им отпущено. И в этой разрывающей нутро любви, ужасно пугающей, может быть только одно утешение, одна спасительная мысль – вера в перерождение.
Мне всегда хотелось родить ребенка именно с этой мыслью – почувствовав отчаянное желание пригласить чью-то душу, протянув готовые, крепкие руки. И разумеется, желание это не имеет никакого отношения ни к возрасту, ни к мнению кого-то, чей дом не станет домом этой самой души.


Cкачать BUCK-TICK RENDEZVOUS ~ бесплатно на pleer.com

***

В Японии сейчас очень популярны новые ориентальные породы кошек. Новые – потому что и бенгальская, и сингапурская породы были выведены совсем недавно, а стандарты последней еще не вполне устоялись. Кроме вышеназванных пород еще весьма распространена абиссинская. Причин у этой любви несколько. Во-первых, японцы поклонники живой природы, а эти кошечки генетически и в плане фенотипа очень близки к своим диким предкам, к той самой древнеегипетской кошке в вакууме, которая самая священная, ну и к леопарду в лесу, если речь о бенгалах. Во-вторых, эти кошки миниатюрны и изящны, хотя такие слабохарактерные люди, которых безумно легко пробить на ми-ми-ми, как моя мама и Сакураи Ацуши, имеют тенденцию раскармливать поджарых бенгалов до поросячьих габаритов буквально за год. В-третьих, японский климат этим породам очень хорошо подходит, хотя зимой они немного подмерзают и тусуются в основном у радиаторов и под котацу. И, наконец, в-четвертых, это короткошерстные породы с низким риском вызвать аллергию, за ними легко убирать, они умны (и коварны, мвахаха!), дружелюбны с детьми и в целом обладают уравновешенной психикой, чего не скажешь, например, о сиамцах.
Самая энергозатратная и сложная в плане характера порода из этой тройки – бенгальская. Бенгалы очень независимы, редкую кошку получается подержать на руках (даже хозяевам). У них огромные, (я имею в виду, ОГРОМНЫЕ) когти, которые они не дают стричь, что часто вызывает травмы, причем не по вине кошки. Животное может рефлекторно выпустить когти и начать ерзать у вас в руках, пока вы его пытаетесь поймать, и задеть вас, даже не желая этого. Поэтому А-чан ходит на концерты исполосованный, а моя мама постоянно приговаривает: «Когда-нибудь она случайно во сне порвет меня на британский флаг». Бенгалов крайне сложно воспитывать, зато сами они дрессируют хозяев с большим успехом. Не любят посторонних в доме, громко ворчат, часто грызут и дерут вещи, несмотря на то, что в доме может быть с десяток когтеточек.
Абиссинцы и сингапуры в этом смысле гораздо проще и безопасней, зато жутко шкодливы и требуют много внимания. Наш котик-сингапур начинает прибаливать, если его надолго оставлять в пустой квартире и не играть с ним хотя бы 2 часа в день. И не просто как-то там играть, а бросать шарик, как собачке (он его приносит), постоянно изобретать новые забавы, прятать игрушки, чтобы он нашел, и все в таком духе. Румпель ужасно навязчив и будет биться лбом об хозяев ровно до тех пор, пока на него не обратят внимание, он никогда не остается один в комнате, если в доме есть люди. Предпочитает обосноваться у кого-нибудь на плече или голове (опционально: спина, колени). Он – самое доверчивое и ласковое существо из всех, что я когда-либо видела в жизни.
С одной фотографией Румпеля произошла забавная история. После того, как он появился в нашей семье, я стала искать единомышленников в сети, и обнаружились одни только японцы (порода редкая, в России владельцев можно по пальцам пересчитать). Мы стали дружить через Инстаграм, общаться по мере сил и возможностей, делиться фотографиями. Однажды я поймала Румпеля с истинно Сальвадоровской эмоцией, и эту фотографию по тегу нашел и лайкнул официальный аккаунт Salvador Dali art. ))) А потом одна из знакомых японок, которая по совместительству является поклонницей Бак-Тик, прислала мне в качестве ответной реакции всем хорошо известное фото.
Так что рок, котики и Дали вместе навсегда.







PS: Ребята, спасибо вам большое за ваши письма и пожелания! Мне уже значительно лучше. Вы меня очень поддержали.

@темы: Atsushi Sakurai, Мужчина-вода, гордые сыны Ямато, восточная хитрость, BUCK-TICK