В Сендае мне наконец удалось расслышать еще две песни из сет-листа-перед-лайвом. Самой мучительной загадкой осталась композиция, которую вечно заглушало объявление о запрете съемок и записи – этакая песенка сломанной куклы, спетая на итальянском под зловещую шарманку, по атмосфере очень схожая с вещами вроде «Diabolo». Возможно, это какой-то саундтрек, лирики к которому нет в сети. А пока что пре-лайвовый сет-лист выглядит следующим образом:

«Ooh La La» Goldfrapp
«Doo Uap, Doo Uap, Doo Uap» Gabin (ремикс «It Don't Mean A Thing If It Ain't Got That Swing» Дюка Эллингтона)
Gnossiennes no. 1, 2, 3 Erik Satie (мой абсолютный фаворит)
«She’s Gone Away» Nine Inch Nails

Надеюсь, что со временем кто-нибудь озаботится пополнением этого списка, или, на что надежды намного меньше, Имаи-сан обнародует его лично. На мой взгляд, то, что звучит в зале перед шоу неотделимо от всего последующего, это своего рода маячки, которые дают эмоциональные ориентиры на предстоящем пути. И тем более интересно вглядываться в них, пытаясь уловить знакомое. Японская пара, сидящая прямо за моей спиной, в течение четверти часа занималась именно этим (Шазам, кстати говоря, в таких местах почти никогда не работает, да и за включенный смартфон могут отругать даже до шоу).
Сендайский зал со странным названием «Izumity 21» в этот четверг оказался сюрпризом и в смысле причин от него зависящих напрямую, и в смысле того, на что он, будучи неодушевленным сосудом для звука, повлиять никак не мог. Выглядела площадка не очень перспективно: узкое и плоское помещение с крутым подъемом от сцены, низкий потолок, небольшие колонки. Обычно в таких залах звук довольно грязный, необъемный и бьет партер по макушке все два часа к ряду. Но каким-то образом ни одно из этих опасений не оправдалось, звукооператоры сработали блестяще – с самого начала инструменты и вокал были выведены сбалансированно, абсолютно все предыдущие проблемы удалось решить, и даже «Sapphire», на котором последние две недели было слышно только фальцет, прозвучал великолепно. Оказалось, что причина была в неотлаженной примочке на микрофоне. Вся куплетная часть поется через сильно выкрученный дилей, и вот с этим дилеем как раз и были трудности ранее. Очень надеюсь, что звук доживет в таком виде до записи в Будокане.

черная Калавинка, новые-старые тени и победы над собойС первой же песни и первой mic session стало ясно, что торопливо-обеспокоенное настроение Тотиги в прошлом, и впереди совершенно другое шоу. Разумеется, об основательном отдыхе и речи быть не могло, но голос Сакураи за эти дни все же восстановить сумел.
Ацуши совсем-совсем не умеет притворяться спокойным и довольным, когда все идет из рук вон плохо, но когда собственная неуемная мощь вновь подбрасывает его вверх, над самим собой, он не в силах удержать в себе ни единого движения этой чудовищной, неумолимой стихии. Это ночное море, равнодушно-беспощадное и неуемное, которое даже о самом себе не имеет никакого понятия и умеет лишь одно – существовать. Было впечатление, что он молчал все эти пять дней, а теперь прежде запечатанные двери с грохотом распахнулись, и с той стороны на зрителей хлынул поток его диковинных видений, и сказок, и яви, и торжества, и ликования, и – печали. Всегда печали. В тот вечер Ацуши был похож на пернатого зверя, который вновь встал на крыло и теперь бесится, празднуя свою силу и молодость. В Старом свете рассказывают сказки о Песочном человеке, который сыплет в глаза детей волшебный песок и таким образом дарит им приятные сновидения. То существо, что носилось по залу, вместо песка роняло на людские головы черные перья, и сны, подаренные ими, неизменно таили в себе тень.
Тени на сцене Buck-Tick – такие же полноправные участники шоу, как инструменты, голос, костюмы и реквизит. Способы работы Ацуши со светом порой сравнивают с приемами Питера Мёрфи из Bauhaus, а также выступлениями Иссэя, особенно ранними. (В качестве яркого примера того, что делал Мёрфи лучше всего посмотреть концерт Gotham 1999). Строгие силуэты, созданные очень лаконичными костюмами, которые проецируются на задник сцены, гротескные, антропоморфные тени на стенах зала, болезненно подсвеченное лицо вокалиста (нередко выбеленное до неестественности), раздражающие мертвенно-белые вспышки, от которых хочется зажмуриться, кроваво-алый свет, который неожиданно заливает синюю сцену (как это делается сейчас во время «Nocturne». Все это было и у Buck-Tick, и у Mortal, но с каждым разом эта мастерская работа раскрывает все новые стороны мира, созданного музыкантами. Инструментарий неизменен – электричество и разноцветные стекла – но оживляет он каждый раз нечто новое. И в то же время до боли знакомое.
Перед «Zekkai», когда сцена полнится гомоном готовящихся начать инструментов, и бас Юты блуждает, ища тональность, на боковые стены зала вдруг ложится огромная, вытянутая до потолка, но не искаженная, черная тень Сакураи – широкие штаны, слегка расставленные ноги, пиджак с узкой талией и широко скроенными плечами, по-мужски плосковатый изгиб к пояснице, выпрямленная спина. Он застыл, чуть отвернувшись от зрителей, одна рука легла на микрофонную стойку. Это мелькнуло видение-силуэт первого «Climax», но – у этой старой-новой тени нет длинных волос, затылок выстрижен, на макушке торчат выбившиеся пряди-перья.
Освещение на «Sapphire» пульсирующее, неверное. Когда Ацуши ложится на пол, изгибы его изломанной фигуры остаются в полумраке, движения тела не видны, а лишь угадываются. Тени здесь точно вуаль – открывают взгляду ровно столько, сколько нужно, чтобы почувствовать дрожь предвкушения, но не удовлетворения.
А вот и совсем другая тень – плывущая, ни на секунду не замирающая, но двигающаяся размеренно, будто бы повинуясь пленившему ее механизму. Когда во время «Love Parade» на экране медленно шествуют фигурки музыкантов и зверей, Ацуши перемещается им в такт, от одного края сцены к другому. Его рука будто бы плещет на зрителей невидимой водой, которую он зачерпывает откуда-то снизу.
Обычно во время этой песни Ацуши ближе подходит к зрителям и танцует возле Имаи, но в этот раз его любви и растревоженного задора слишком много, поэтому и Имаи, и Хидэ достается нежное прикосновение к шее самыми кончиками пальцев на финальных аккордах припева. И, разумеется, нужно быть Имаи и Хидэ, чтоб не развалиться на куски после этого).
Еще одно развлечение, которое уже вошло у Ацуши в привычку – медленно высвечивать разные сектора зала своим переносным прожектором на «Memento Mori», затем с мазохистской чувственностью ослеплять им себя и, наконец, заставлять этот круг света плясать по всей сцене и залу, пока сам он отплясывает, как дикарь, и продолжает петь. Во время этого эпизода в Сендае прямо передо мной абсолютно синхронно, потрясающе слаженно танцевали мужчина крепко за 60, какой-то неправдоподобно седой, как Хаяо Миядзаки, и девушка лет 17, еще школьница. Они прыгали и вздергивали руки вверх, и Ацуши тоже вздергивал, подбадривая всех boys and girls, сколько бы лет им ни было.



Тени живут и в самих песнях, не только в смысле лирики и мелодий – они мелькают в самом исполнении. Этим прекрасны Buck-Tick, несмотря на то, что они – порождение страны, которая стремится сделать все, чтобы лайв был максимально приближен к записи и ни в коем случае не разочаровал слушателей. У этой группы никогда не получается так, как на записи. Аранжировки постоянно развиваются и вспыхивают под разными углами, но кроме того – в их звуке всегда есть какая-то щербинка, неровность, «раздражающая» деталь, как тот самый фальцет Ацуши в «Fantomas». Иногда эта деталь продумана, например, зудящий звук терменвокса на нежной-нежной «Angelic Conversation», а иногда – совершенно случайна. В Сендае Имаи ошибся в органном вступлении к «COSMOS» и сотворил из этого потрясающую импровизацию.
Забавно, что Имаи, в отличие от Толла, всегда открещивался от классического рока и хард эн хэви, хотя «In Rock» Deep Purple все-таки в своей коллекции имеет, а между тем то, что он делает, повторяет многое из арсенала Джимми Пэйджа, начиная от самой концепции работы со звуком и заканчивая конкретными моментами – хотя бы тем же терменвоксом. До Пэйджа терменвокс использовал Брайан Джонс из The Rolling Stones (для пластинок «Between the Buttons» и «Their Satanic Majesties Request»). Однако на рок-лайвах, причем систематически, антенны и усилитель первым стал задействовать Его Демоническое Высочество, причем, как и Имаи, Пэйдж играл на терменвоксе всем телом, а не только руками, как это делается обычно. Джимми вообще был знаменит эпатажными приемами игры на инструментах, которые заложили мощную основу течения visual-key. Здесь, прежде всего, нужно вспомнить его двухъярусную гитару (частенько в «костюме наци») и игру скрипичным смычком вместо медиатора.



И все же, одной из самых потрясающих вещей, которую породил тандем Плант-Пэйдж, равно как и гораздо более взрывоопасный союз Ричи Блэкмора и Яна Гиллана, была дуэль гитары и вокала. В каком-то смысле это соревнование неживой сущности, механизма в человеческих руках и целиком плотского – тела вокалиста – стало квинтэссенцией рок-искусства старой Британии. И самое сложное в этом деле заключалось в том, что стоило переборщить хоть на градус, и удивительное шоу превращалось в бессмысленное позерство. Дуэль гитары и голоса с одной стороны предполагала мастерскую имитацию вокалистом инструментальных пассажей, а с другой – соревнование, плоть и кровь должна была превзойти металл и дерево. Ацуши и Имаи обращаются к этому приему нечасто, но когда это происходит, они привносят в эту игру какое-то особенное, только им присущее чувство опасности, и необратимости, и пугающей сексуальности. Так было во время «Kirameki no naka de» в прошлом году, а теперь – в финале «Sapphire», когда заглавный рифф Имаи Ацуши повторяет отчаянным фальцетным пассажем, и звучит он куда выше, чем гитара.
Когда-то Сара Бернар сказала про великого танцора Нижинского: «Мне страшно, я вижу величайшего актера в мире». Бернар боялась не потому, что Нижинский мог каким-то образом оспорить ее собственную славу, они сражались на разных полях, он покорял балет, она – кино. Просто ей было страшно, и страх этот, должно быть, был сродни тому, что испытываешь, глядя с обрыва на бушующий океан. Когда Сакураи приближается и перед глазами возникает его залитое потом лицо, возникает подобное чувство. Хотя из-за своей пушистой шапки волос, выстриженных перьями, вблизи он навевает мысли о встрепанном черном воробушке.
Пятнистый ткачик – тоже воробушек, а индийские орнитологи как раз недавно выяснили, что он – та самая Калавинка, птица с голосом Будды, о которой писал и Юкио Мисима.
Кстати говоря, Нижинскому посвящен балет Мориса Бежара «Нижинский, клоун Божий» на музыку Пьера Анри и Чайковского. Круг замкнулся. Удивительно, как вокруг таких непохожих, на первый взгляд, артистов возникает сходная диалектика. Тема паясничества, судьбы актера возникает у Ацуши очень рано, и в разные периоды это немного разные клоуны: то смазливый артист на потребу публике, носитель такой исключительной красоты, что она является разновидностью уродства, то жалкий паяц, то паяц, уста которого выплевывают горькую правду о себе и о мире, а то безумец, шут, блаженный Дурак, почти что аркан Таро со всей его тьмой смыслов, но все-таки только почти (как, например, в «Mudai»).
И все же, сколько в этом человеке гордости – чистой, незапятнанной эгоизмом, несколько разрушительной, но неизменно заставляющей его двигаться вперед. Ничего не стоило отказаться от «ILLUSION», ведь и кроме «JUPITER» наверняка было возможно подготовить для анкора что-то еще. Но Ацуши взялся за эту вершину снова – в самом прямом смысле этого слова.
Песня эта уже очень давно не в его тесситуре, она для высокого тенора, а, в общем, куда удобнее была бы для альта. А Сакураи стремится ее спеть на самых верхах, но не уходя в «неживой» фальцет, который не позволяет нужного интонирования и обертонов. Когда Ацуши поет эту песню, он морщится, недовольно качая головой самому себе и прижимая ладонь к виску, стремясь задержать звук в головном резонаторе, цепко ухватиться за тональность и мелодию. Ему тяжело, с него льет пот, но он поет, вылетая из октавы в октаву, и звучит это божественно. И так очевидно, что делает он это не для зрителей и даже не для своих ребят, а единственно для себя, ибо когда кажется, что ты больше не можешь, у тебя нет сил и ты сейчас умрешь на этом самом месте, но все-таки делаешь еще один шаг вперед, – ты растешь. А Ацуши растет непрерывно.
Возвращаясь к визуальной стороне шоу: создается впечатление, что в этом туре у Ацуши какое-то невероятное количество костюмов, и меняются они со страшной скоростью. На самом деле, их не так много, но набор этот капсульный. Все элементы идеально комбинируются и составляют новые образы путем очень быстрых перестановок, которые можно осуществить буквально за минуту, во время небольшого перерыва между песнями. У Ацуши несколько жилетов – короткий и очень длинный, пиджаки, лосины (колготки), которые он надевает под широкие штаны или же просто под пиджак и боа, как на «Django!!!», туника-платье и длинный кардиган из легкой вуальной ткани (скорее всего, шифоновый). За исключением туники и лосин, все элементы черного цвета, но разных фактур, с четким силуэтом, идеально посаженные по фигуре. Кроме того, у него несколько пар полусапожек и ботинок. Особенно полюбились зрителям ботинки с красной подошвой и красные полусапожки на платформе. Кстати говоря, появляются они ровно тот момент, когда Имаи берет свою красную гитару – Fernandes custom BT-MM gold on red.





А это предместья Сендая приоделись снегом к приезду тех, кто умеет вести беседы со стихиями

Из печального и забавного:
- После «Seaside Story» Ацуши неизменно приобнимает Имаи за плечи, и эффект всегда тоже неизменный.
- В этот раз Ацуши был так возбужден происходящим, что на первом объявлении группы успел назвать только ани и Юту, на остальных уже не хватило времени, и все три раза забыл про себя, хотя в предыдущие дни подходил к этому вопросу очень скрупулезно.
- Помня про приколы на предыдущих лайвах, в Сендае Хидэ просто летел на свое место для объявления, стратегически пригнувшись, чтобы не попасть под прямые лучи прожекторов. Это, конечно, вызвало новую волну смешков.
- Прибавилось дам, которые кричат «Аччи!».
- Обратившись к Толлу один раз «официально», дальше Ацуши только ласково повторяет: «Ани, ани», когда хочет привлечь его внимание или подзадорить во время драм-соло.
- Ацуши был в таком хорошем настроении, что несколько раз ходил в народ – спускался на боковые мосты и близко подходил к краю сцены.
- Хидэ потрясно спел с Ацуши в два голоса чуть ли не всю «My eyes & your eyes», причем почему-то в микрофон Имаи.
- Ацуши имитирует не только гитару Имаи, но и бас Юты – во время бриджа «COSMOS».
- К моему удивлению, во время «Babel» Имаи некоторое время держит гитару на коленях, как и в клипе. Зачем – сплошная загадка, поскольку на видео это было сделано для красоты, а играть подобным образом ему все-таки неудобно. Возможно, в этот момент он использует только семплы или легко управляемую эмуляцию, которая не требует обычного положения гитары.

Сет лист тура
1. Dokudanjou Beauty
2. ICONOCLASM
3. ANGELIC CONVERSATION
4. THE SEASIDE STORY
5. ORIENTAL LOVE STORY
6. Speed
7. Love Parade
8. NOCTURNE -Rain Song-
9. Sapphire
10. BABEL
11. BOY septem peccata mortalia
12. Coyote (или Django!!!)
13. Zekkai
14. Memento mori
15. COSMOS

Encore 1:

16. MACHINE
17. MUMA -The Nightmare-
18. Ai no Souretsu

Encore 2:

20. JUPITER (или ILLUSION)
21. My Eyes & Your Eyes
22. New World