Шоу в Кобе и Киото с разницей в сутки были как Одетта и ее черный близнец, неуловимый, насмешливый, злой и по-своему несчастный – несмотря на то, что получил признание влюбленного Зигфрида. Это был парад теней, ночное небесное полотно, поглощающее свет и даже сами звезды.
После неприятного инцидента с «ILLUSION», который произошел у Ацуши, прошло слишком мало времени, чтобы можно было говорить хотя бы о частичном восстановлении. И, как будто этого было мало, со звуком в Rohm Theatre случилась самая натуральная катастрофа: вокал не могли вывести аж до «Love Parade». В результате в верхнем регистре Сакураи приходилось просто кричать, еще больше себя травмируя, не говоря уже о том, что «Dokudanjou Beauty», которая неизменно открывает лайв, кроме того, что беспроигрышно заводит зал, дает чудовищную нагрузку на фронтмена. И «ICONOCLASM», где текст теперь проговаривается через новую дисторшн-примочку с легким эффектом механического голоса, дает слишком мало времени для отдыха.
Что происходило на звуковой кухне, я так до конца и не поняла. Местами все заглушала ритм-секция во главе с убийственным басом Юты, на микрофоне стали отключаться примочки, а на «Seaside Story» почти не прозвучали семплы, и то, что их нет, было понятно с самого начала. Семплов в припеве там много, и они обычно включаются довольно громко, создавая «эффект колодца». Меня этот момент всегда немного расстраивал, потому что больше всего на свете я люблю звучание Ацуши в сырой микрофон, но в тот вечер слышать его «на живую» было все равно что ходить по ножам вместе с бедной Русалочкой. Чтобы спеть без эффектов верхний пассаж «Seaside Story» так, как Сакураи это видит, нужно выплюнуть свои внутренности. И он их выплюнул – не жалея себя, совершенно отчаянно, необдуманно, единомоментно, подобно древнему охотнику, который бросается в горный поток, преследуя оленя, и не думает о своей гибели. На втором куплете ему пришлось встать на колени. Иногда, на особенно сложных местах, Ацуши так поступает – почти что становится на четвереньки, перенося часть веса вперед. Это не просто фансервис, таким образом снимается напряжение с живота, и звук из низов диафрагмы идет легче. Как мне видится, очень и очень многое из того, что делает Сакураи на сцене в плане движений, служит не только визуальной, внешней стороне дела: все эти наклоны корпуса, приседания, отброшенная назад голова – не что иное, как полу-инстинктивный, полу-заученный, выработанный за годы танец-на-службе-звука. Что-то облегчает внутреннюю боль и помогает расслабиться, что-то выталкивает звук с большей силой, что-то, наоборот, помогает этому самому звуку ложиться нежно, как январский снег в сумерках.

неумолимая работа тела, барабаны Толла, черные крыльяСитуация с «Seaside Story» повторилась и на «Boy Septem», с той лишь разницей, что там примочки с вокала сняли уже сознательно. В тот вечер Ацуши вырастал над собой, как штормовая волна над утесом, раз за разом, все выше и выше, делая с собой какие-то нечеловеческие, «неправильные» вещи, а потом пришло время «Django!!!», цилиндра, боа, колготок с полупрозрачными вставками и ботинок с красной подошвой. Подозреваю, этот образ, в котором, на мой взгляд, было очень много от холодного, трагичного «Romance» с «Атома», стал основной причиной для зрителей назвать шоу в Киото более удачным, чем лайв в Кобе. По крайней мере, выходя из зала, я слышала только про заманчивые колготки, что, впрочем, в случае Ацуши совершенно не удивительно. Чем яростнее он побеждает себя в плане вокала, тем с большим остервенением обсуждают его внешность, в этом, кажется, заключен извечный парадокс этого человека. Так было с «Climax Together», который был настоящей вокальной вехой для него, так было с выходом «Kirameki no naka de», так было с «Атомом» и так будет еще. Думается, в этом трагикомичном реверсе, как в волшебном шаре, запаяна неотъемлемая часть его сценического «я», и давать этому какую-то оценку бессмысленно и глупо. В этом есть лишь мои человеческие эмоции, не имеющие никакого отношения к «хорошо» и «плохо».
В Киото Ацуши разговаривал уже намного меньше, чем в Кобе, в Тотиги же залу не досталось ничего, даже представления сингла – только короткие благодарности и небольшое объявление группы.
Перед анкором, уже завернувшись в свой необъятный крылатый кардиган, Ацуши тихо и торопливо сказал: «За эти 30 лет были и болезненные моменты, поэтому послушайте, пожалуйста». И был «JUPITER», летящий над головами зрителей, чистый, непобедимо-молодой, как будто и не было всех этих лет, ибо бывает такая боль, которая, как соринка в янтаре, в первозданном виде переживает тысячелетия. И есть в этом правда, и есть в этом жестокость.
Настоящей жемчужиной ритм-секции в этом туре стала «Machine». Бит и бас довольно бесстыдно и прозрачно отсылают к эталону всех рокерских од машинам – «Highway Star» Deep Purple, за что, разумеется, нужно благодарить ани. Забавно, что изначально Толл приобрел установку Pearl, которую вот уже 210 лет использует один из его кумиров – Ян Пэйс – лишь по той причине, что она была дешевая. Но именно это определило будущий звук группы. И в словах ани о том, что его барабаны – это остов Buck-Tick нет ни капли бахвальства, только сермяжная правда. Его барабаны и манера игры – это то, что греет душу любого, кто вырос на музыке Deep Purple и Led Zeppelin, потому что когда Ягами Толл собрал свою монстр-установку из Pearl и Ludwig (инструментов второго своего кумира, Бонзо), на рок-горизонте взошло новое японское солнце старого западного хэви метал. Бонзо умер, а Ян Пэйс постарел, но, я уверена, они бесконечно бы гордились тем, что их Орифламму поднял человек с горящим сердцем, и старые песни продолжают жить в новых, на другом конце мира, но тоже на острове.
Толл стал использовать Ludwig начиная с Darker Than Darkness; как и Джон Бонэм, он ставит тарелки Paiste, сам же набор не отличается от того, что можно было увидеть у Deep Purple и Led Zeppelin: две бочки-баса, два том-тома, два хай-хета, снэр, тарелки, иногда гонг и т.д. Определяющая черта этих инструментов – очень тугой, плотный звук, который не нуждается ни в чем, кроме себя. Это еще одна причина, по которой Buck-Tick звучат, во-первых, очень сыгранно, будто бы в монолоит звука даже иголку не воткнуть, а во-вторых, очень тяжело, но не грязно. Это настоящий олдовый звук Старой Англии, который только улучшается пропорционально количеству выпитого барабанщиком.
Ударные, конечно же, тянут за собой бас, за басом ныряет в эту пропасть и Хидэ. Если по какой-то причине не танцевать на «Machine» или хотя бы просто не притопывать ногой, то это начинает походить на ночной кошмар, в котором за тобой гонится маньяк, ты безумно хочешь бежать, а ноги не двигаются.
Еще одна фирма, которой увлечен Толл, это Gretsch. Такие барабаны можно увидеть, например, на третьем «Climax Together». Когда-то это была очень успешная компания, ее инструментами пользовались многие рок-мастера, но нынче она переживает упадок, и верны ей лишь истинные ценители, в числе которых и ани. По случаю 25-летия группы Толл выпустил собственную модель снэра под лейблом Gretsch, которая получила много хороших отзывов.





В честь Бонзо Толл до сих пор использует палочки с его логотипом-символом. Не знаю, как у него не возникает проблем с авторским правом, LZ и ко в этом смысле славятся своей паранойей, но лично мне это кажется бесконечно правильным и справедливым.

***

Быстрые вещи анкоров сменяются «New World», на которую, кажется, падает вся усталость Ацуши, накопившаяся за вечер, и уходит он торопливо, разумеется, недовольный собой.

***

Из печально-забавного:
- Когда Ацуши объявлял Хидэ и прожектор высветил место, где он должен был стоять… его там не оказалось. Почему-то именно в этот момент Хошино-сан решил пообщаться с Ютой и полез к нему на верхотуру. Юта отчаянно пытался вернуть гитариста на место и подавал ему бешеные знаки. На третий раз его пассы руками подействовали, и Хидэ вернулся к себе под хохот зала. Это дело ему припомнили в Тотиги, народ стал смеяться заранее. Потому что когда Ацуши слишком устал, чтобы троллить Хидэ, все остальные делают это за него.))
- На «Speed» Ацуши отправился к Хидэ, чтобы спеть с ним пару строк, но ничего от Хошино не добился. Тогда он двинулся к Имаи-сану, но и тут его ждало разочарование. Через некоторое время Ацуши подошел к нему снова, и когда энтузиазм гитариста показался ему недостаточным (все это время Имаи пытался не толкнуть его локтем и доиграть песню), Сакураи-сан с силой пнул его бедром в бок. Не знаю, как эфемерный Хисаши не рассыпался от такого натиска, но отнесло его заметно. Вывод: если ты не поешь с акумой, тебя настигает демоническое карательное бедро. Поэтому лучше пой с акумой.
- Сакураи-сан даже не пытается делать вид, что все в порядке, когда у него выбивает монитор. Как только пропадает звук, он начинает строить рожицы и пожимать плечами.

***

Концерт в Тотиги, к сожалению, стал естественным продолжением серьезных проблем со связками у Ацуши. Было очень заметно, что стафф и группа пытаются максимально сократить время лайва: начали очень быстро, общения с залом не было вообще, перерывы между анкорами были минимальные, зато между песнями Ацуши давали возможность попить и немного отдышаться. Тяжелее всего, на мой взгляд, ему пришлось на «Seaside Story», к тому же, она отняла у него много сил перед другими сложными вещами. И все же… был невероятный «Coyote», теперь уже с покрытой головой в самом начале, был «COSMOS», который вновь прорастил мертвое дерево стен весенними цветами. А ведь у нас здесь все еще цветут целые поля космей – желтых, белых, розовых, хотя уже заметно похолодало и в воздухе запахло увяданием.
К слову, об увядании и управлении стихиями, которым владеют поэты. Перед концертом в Киото сады в городе действительно подсгнили…



Злополучную «ILLUSION» в Тотиги все-таки заменили на «JUPITER».
В Тотиги Ацуши почти не танцевал, двигались только его руки-волны и нежный, облачный подол. Больше всего он был похож на черную золотую рыбку-вуалехвоста, которая рассекает водные слои с мнимой легкостью, будто в тайной истоме. Мне очень нравится его нынешний макияж, очень естественный и вместе с тем словно припыленный у темных век и от природы темных губ, он обнажил все экстремумы его лица своим почти-отсутствием. Мимика – это летопись эмоций человека, хронология движений его души, это самые правдивые знаки, самая беспристрастная плата за внутреннюю злобу или внутренний свет. Складочка на переносице, изгибы возле губ, оттого что его улыбка всегда дрожащая, всегда в движении, то на один бок, то на другой, вечно она кривится, то набегает, то прячется, словно морской прибой, еще робкий поутру. И вот, все это проступило с какой-то новой стороны.
Вообще, после Атом-тура есть чувство, что окончательно отболело-отпало что-то старое, сношенное, расправились новые черные крылья, то кожистые, то птичьи, а то насекомовидные, блестящие, как у жука. Вчера одно крыло было подбито, но это был прекрасный полет, смелый и честный.
Кажется, многое стало жестче, с хрипом, с рывком, как-то неумолимей к себе. И в то же время к нему прихлынула какая-то очень терпеливая, отеческая нежность. Мудрая нежность понимания.
Удивительно наблюдать, как меняются с годами вроде бы маленькие детали аранжировок. Например, у «Machine» появилась новая фанковая вставка. Стало больше псевдо-классического гитарного органа, многие песни стали как будто выше, и через этого почти-Баха, ближе к небу, ближе к богу, как та самая Вавилонская башня.
Появились новые вокальные детали, например, в «COSMOS» слова «…ai dake ga» поются с низкой-низкой короткой хрипотцой, а дальше голос плавно уходит наверх: «…soko ni aru». А в «Coyote» строка «onegai mou ichido» теперь выходит с каким-то отчаянно-нежным выдохом, разделенным на две части, очень особенным. В киноленте Тарковского «Ностальгия» есть такой знаменитый момент, который потом использовал Иньярриту в «Выжившем»: из статуи в храме, из-под ее одежд, из самой груди вылетают воробушки.



Так вот кажется, что из груди Ацуши в этот момент, во время этих «mou ichido», вырываются птицы. Надеюсь только, что они уносят с собой хотя бы часть его боли.