25 февраля в двадцатиградусный влажный мороз вся столица и не только ломилась в «Олимпийский», что было очень отрадно наблюдать, но не очень легко пережить. Звезды на небе стали зелеными, с ног от холода начала слезать кожа, Москва встала. Яндекс-карты показывали красные сосуды дорог и периодически выдавали всплывающие окошки комментариев – «words like violence…», «reach out touch faith»… Было ясно, куда стоим.
От души порадовались, что опоздали примерно на полчаса, лишние двадцать минут на продуваемой площади между мечетью и спорткомплексом в форме огромного бетонного блинчика стоили бы мне воспаления легких.
С «Олимпийским» всегда одна и та же история. Ты точно знаешь, что звук там лютое говно, ты знаешь это всю жизнь, но если какое-то время не оказываешься в пространстве его круглых колодезных стен, то это знание как-то притупляется что ли. Ты начинаешь думать: «Ну да, говно, но ведь ничего же. Это же Depeche Mode, они больше никуда и не приедут, нужно идти и терпеть». И вот ты приходишь, тебя начинает долбить басами по макушке, ты ни черта не слышишь вокал и в этот момент очень четко вспоминаешь свои прошлые ощущения. Все так же ужасно – по крайней мере, первые пять песен.
И все-таки «Олимпийский» для меня особенное место. Он был моей первой рок-концертной площадкой, первым окном в мир бесконтактной близости с теми самыми, первым трамплином ментальной и физической левитации. Мне было 11, а маме 31, она привела меня туда за руку, дала маленький черно-красный билет, напечатанный на глянцевитой бумаге, и сказала: «Сейчас будет круто». У мамы были кожаные штаны и золотистые кудрявые волосы до середины спины, она была ужасно красивая. Какие-то дядьки с бородами говорили ей вслед: «Ты зачем сестренку привела, бесстыдница, это не детское шоу!».
И тогда действительно было круто – слишком круто, чтобы я забыла хотя бы минуту из того, первого концерта. Уверена, если я закрою глаза, то без труда воспроизведу его от первой и до последней песни за кулисами собственных век. Я уже пробовала.
Прошло несколько лет, как-то вечером я пришла из школы, и бабушка сказала мне: «Маму сбила машина». Я села на постель и стала слушать, как именно маму сбивала машина, какой у нее теперь шов на голове и что с ней будет. Оказалось, какой-то урод летел по трамвайным путям и средь бела дня наехал на нее прямо на пешеходном переходе. Я тогда впервые почувствовала, как близко летает смерть, какая эфемерная малость разделяет тебя и ее, один момент – и вот она уже мазнула тебе по щеке своим ледяным оперенным крылом. Не правда, что для каждого слово «мама» значит одно и то же, не правда, что мама всегда самый близкий и родной человек. Но для меня это так. Не знаю, как люди живут без мамы, не знаю, как люди ее теряют – не хочу представлять.
Мама еще очень долго не могла переходить дорогу одна, я держала ее за руку. И как-то раз, уговаривая ее пройти на зеленый, пообещала, что отведу ее на любой рок-концерт, на какой она только захочет. Мама согласилась.
Выполнить это обещание оказалось не сложно, мама выбирает свои шоу очень придирчиво. У нее есть ее «самые-самые», она хочет только их. Поэтому в апреле, когда прилетит  Anarendil, мы всей семьей пойдем слушать Rainbow и смотреть на белый «Фендер» Ричи Блэкмора, а на Depeche Mode отправились вдвоем с А.

космос и смертное море