Пожалуйста, не читайте, если вы не готовы воспринимать негативное мнение о данной группе, ибо в этом случае развертывание ката равняется полностью осознанному акту мазохизма.
Errare humanum estСайтама Супер Арена – это такой японский близнец «Олимпийского», только чуть более бесформенный и странно приплюснутый «козырьком». Звук в этом ангаре значительно лучше, но сие обстоятельство – честная заслуга звукачей, а не архитекторов. Впрочем, в Японии я неоднократно была свидетелем такого казуса: первые одну-две песни стабильно неправильно выведен вокал, совершенно непропорционально ритм-секции, которая сейчас же начинает все забивать и глушить басами. А потом, спустя 5-6 минут, все становится очень хорошо, просто кожей ощущаешь эту невидимую руку, которая там наверху что-то подкручивает, подвинчивает, выстраивает. Быстрота реакции восхищает, остается вопрос: зачем час назад проводился саундчек?
Вместимость арены, страшно вообразить, 37 тысяч. И все они пришли. В местах такого чудовищного скопления народа обычно ничем и не пахнет, кроме как соленым человеческим морем, но здесь царит извечный, чуть сыроватый, запах чистоты. Под нами и впереди нас волнуется океан голов – черные волны, кое-где расцвеченные рыжим и пепельно-белым. По проходам бегают дети школьного возраста, бабуля лет 60 чинно шествует на свое место, поправляя фиолетовую шевелюру. Я еще пока не видела мужчин за 40 в нацистских костюмах и фуражках, которые несколько дней спустя придут в Будокан на Бак-Тик, поэтому пребываю в блаженной уверенности – поклонники Луна Си как-то меньше стесняются хм… влиять на свою внешность, очевидно, дает о себе знать суровое визуальное прошлое.
Звучит «O Come, o come, Emmanuel», выступает вперед Рюичи с традиционной уже «White Christmas» а-капелла. Ангар послушно отзывается глубоким, теплым эхо. Кажется, что он может продолжать вечно, вот так, чуть отдалившись от микрофона, растворяясь в собственном звуке, упиваясь объемными гласными и головокружением кислородного голодания, покачиваясь на волнах самопродуцируемого удовольствия. И он правда может. Собственно, его вокал – это то, что позволяло мне мириться с нарастающим раздражением последующие два с половиной часа. Наверное, я из тех матерей, которые прощают сыну все за одно то, что он нечеловечески талантлив, даже убийство. А Рюичи Кавамура нечеловечески талантлив, и мне, избалованной, испорченной академистами, распевавшимися в соседней комнате, пока я делала школьную домашку, с ним просто физически хорошо. В вокалисте вообще очень важно вот это физическое, телесное, плотское. А мне приятны люди, которых врачи порой называют «лимфоидным типом», такие крепко сбитые, легко полнеющие, полнокровные, с толстоватой шеей, вечно надутыми железками в детстве. В таком теле звуку есть, где жить и есть обо что резонировать.
Пока Рюичи выпевает нежные пассажи «White Christmas», я вспоминаю его концерт в Ангкор-Вате, без микрофона, без мониторов, все на живую, до седьмого пота и вздутой жилки на виске. Он там как раз такой, немножечко проигравший борьбу с собственным телом, располневший, с дурацкой прической, которая совершенно не подходит строгому костюму, и – божественный.
На «Déjàvu» становится совершенно ясно, что он все тот же псих, который лупит и лупит из ДО малой октавы до ДО второй октавы, и что-то такое темное и стихийное из него высверкивает, не доброе и не злое, а просто беспристрастно-опасное. Чистое саморазрушение, полное отсутствие инстинкта самосохранения.
Примерно к 27-30 годам Рюичи наконец принял свою вокальную природу и перестал мучительно задерживать себя на самой нижней границе тесситуры. Грех роптать на бога, который так щедро тебе отсыпал, но, очевидно, каждому лирическому тенору хотя бы однажды отчаянно хочется стать тенором драматическим, а то и вовсе – баритональным. Лирический тенор всегда легко опознать по серебристому окрасу тембра в верхней границе диапазона, по этакой металлической звонкости, которую никак из него не вытравить. Это тип голоса Яна Гиллана, Андре Бочелли и Хосе Каррераса, далеко не всеми любимый, но один из самых востребованных на мировой сцене – просто в силу того, что под него написана значительная часть мужских оперных партий (а позже – и рок-оперных). Вообще, рок-опера – это идеальное место для Рюичи, но пока он перемещается по сет-листу от «Limit» до «Storm», я думаю о его вокальной всеядности. Ему просто так нравится петь, что он готов петь что угодно, сколько угодно раз и с кем угодно, коль скоро этот некто создает ему достойное музыкальное сопровождение.
Другое дело – писать музыку. Писать новую, интересную музыку с кем угодно не получается.
Не думаю, что Луна Си хоть в какой-то момент своего существования были друзьями – все пятеро. И идея группы-семьи была им непонятна и не близка, там все слишком ценили свое личное пространство. Отзывы о камрадах и соседях по цеху после ЛСБ-тура в этом смысле были очень предсказуемыми. Софт Баллет показались им странненькими, Бак-Тик просто фриками, которые непонятно где находят силы быть вместе еще и вне работы, постоянно таскаются друг за другом и беспрерывно пьют.
Шинья дружил с Сугизо, Иноран дружил с Джеем, по крайней мере, до какого-то момента, Рюичи нравился Суги, а Суги нравился Рюичи, они вместе ели бананы и ходили на бокс, что стало самой дебильной идеей, возникшей в голове скрипача, за всю историю существования классической музыки, готова спорить. (Как, КАК Сугизо берет скрипку и создает этот совершенно хрустальный звук своими полупрозрачными пальцами после того, как час драл на них кожу об гитарные струны – загадка тысячелетия).
Честно говоря, вообще не понимаю, откуда берется идея о том, что чтобы быть группой, нужно быть друзьями или хотя бы приятелями. Вовсе не обязательно. Чтобы делать вместе настоящую, просвечивающую изнутри жизнью музыку, нужно испытывать друг к другу эмоции и интерес. Можно даже ненавидеть друг друга, но только надо, чтобы эта ненависть тоже была живой, не протухшей еще, непообтрепавшейся. Lunacy, а потом и Luna Sea, было очень интересно друг с другом, до чесотки под ногтями. Им хотелось залезть друг другу под кожу, под самые ребра, победить, доказать собственное превосходство, понять, расстроить, порадовать, причинить боль. Еще им, безусловно, было физически приятно друг с другом. Это важно, очень важно – не испытывать рвотных позывов от чужой телесности, от выбросов чужих гормонов. И тогда им действительно хотелось трогать друг друга в моменты сокровенного, в моменты творения, стоя под душными софитами или под стеной дождя, именно поэтому они это делали. Верить в то, что Рюичи пошел дышать Суги в шею, потому что его распирает от эмоций, сейчас – по-моему, сродни вере в то, что у нас в Большом еженедельно погибает артист, исполняющий роль Ленского, потому что все эти прикосновения происходят точно по расписанию каждый, каждый лайв.
Но разученный фансервис – это еще полбеды, вот когда соло звучат одинаково на протяжении многих лет, это уже лишает всякого понимания. Потому что и старое-доброе можно играть по-разному, и в принципе выполнять свою работу можно по-разному. Я очень сильно сомневаюсь, что кто-то из пришедших фанатов почувствовал бы себя оскорбленными, если бы Шинья, Джей или Сугизо сыграли свои соло не так, как в прошлый раз, если уж мы говорим о том, что «группа теперь играет ради ностальгирующих фанатов, потому что их нужно порадовать». Бог в деталях, и дьявол тоже.
Группа масштаба Луна Си в силах регулировать уж по крайней мере детали в конструкте рыночных отношений «спрос-предложение». Всегда существует выбор артиста, даже в Японии, всегда есть линия, которую люди отказываются или не отказываются пересечь. Например, можно снять рубашки и начать синхронно танцевать. Тогда придут не 37 тысяч, а 67, только зал ищи, но они же этого не делают. Именно поэтому посыл о том, что «фанаты на Луна Си приходят не за тем» – это такой обоюдоострый меч, с которым нужно быть осторожнее. Фанаты приходят за тем, что им готовы дать те парни на сцене. И если те парни решат, что завтра будет лайв в поддержку ретро-авангардного альбома про Макабр и Бодлера, а на бэк-вокале будет Лиз Фрейзер, то придут сначала те же люди, а потом чуть другие. А потом еще чуть другие. И все изменится, включая количество пришедших, конечно.
На «Blue Transparency» я уже отчаянно и безуспешно боролась с дичайшей болью в лобной доле, потому что предыдущие 25 минут я провела в одном из пионерских лагерей, которые еще успела застать в своем, в общем, счастливом детстве. И дело не в том, что мне не весело синхронно по тридцатому, сороковому разу кричать «Де-душ-ка-мо-роз!», а в том, что нет сил наблюдать, как потрясающе талантливые люди, которым давно не надо ничего доказывать, выпрашивают, вытягивают овации, застывая в поклоне на две минуты, поднося ладони к ушам и дирижируя секторами зала. Есть в этом что-то мучительное, похожее на то чувство, как когда из тебя хирург вынимает не рассосавшиеся швы. Я все прекрасно знаю про восточный коллективизм и их способы работы с народными массами, я прожила в азиатской коммунистической стране довольно долгое время, наблюдала, как двести, триста человек занимаются по утрам цигуном, просто выйдя в парк, и тебя, проходящего мимо, сносит волной этой монолитной силы. Это красиво. Пугающе, но красиво. И я говорю не про сами механизмы этой самой работы, а про то, с каким настроением это сделано, с каким тягучим самолюбованием.
Я очень люблю Луна Си, и я прекрасно понимаю, что испытываю беспричинную, не поддающуюся конвертации в слова печаль и злость из-за того, что они не совершили невозможного. Не поставили достойным образом номинально действующую группу оn hiatus. А это правда невозможно сделать достойно, всегда будет присутствовать определенная доля тоски, зубовной боли и гадостности. Невозможно талантливому музыканту, у которого сама кожа – тончайший резонатор, искусственно воспроизвести в себе интерес к человеку, с которым у тебя все, к которому ты не испытываешь ничего, кроме уважения, благодарности, да некоторой толики печали. Именно поэтому нет желания играть другое соло, потому что все цветы твоей души – они больше не для этих ребят. И невозможно вечно консервировать стиль, когда мир изменился, рок изменился, все изменилось.
Они, все пятеро, просто нашли место для того, чтобы сказать миру, кто они есть, чтобы видеть сны, делать классную музыку, делать нежную музыку, делать громкую музыку, делать непонятную музыку, испытывать свои пределы, и это место – не Луна Си. Для кого-то это маленький клуб, для кого-то собор, для кого-то большой концертный зал, а для кого-то – залитая пивом сцена Кубанского фестиваля, где подавляющее большинство зрителей принимает хрупкого рыжеволосого японца за «ту классную телочку с гитарой, которая вжаривает».
Мне понравился Иноран. Он ничего не просил, ни к кому не подходил и ничего не ждал. Он просто понял, что если сейчас не поговорит с залом, от него не отстанет ведущий в блестящем костюме, в которого перевоплощается Кавамура между песнями, и он пойдет в гримерку пятью минутами позже.
И еще мне нравится вот это. Они тут все что-то такое непонятное делают, гитары катастрофически не попадают в ритм-секцию, к черту текст, тональность, да и мониторов нет, но им так весело. Так безумно-пылающе.