Март в Москве похож на затяжную болезнь, но с хэппи эндом, причем чем ближе хэппи энд, тем больше возникает сомнений – а нужен ли он, или проще лечь в первый попавшийся грязный сугроб и дальше уже никуда не идти, потому что к чему это все.
Каждый день встаешь в полной уверенности, что сегодня наконец сдохнешь, ибо больше уже нельзя. Но не сдыхаешь. Потому что впереди апрель, а он придет и приведет за собой весну, и рассеет серых туч войска-а-а.
оноМало кто знает, но я до сих пор слушаю огромное количество старого белого блюз-рока. И лично для меня никто так четко не попадает под настроение московского марта, как Дэвид Ковердейл. Для меня он вообще навсегда останется образцом британского белого блюза, несмотря на все его последующее американское будущее и смешные клипаки на фоне белых тачек и задницы Тони Китаен. Люблю его тяжеловесный, будто чуть припыленный вокал, люблю, как он интонирует, люблю, как он обходится со всеми этими блюзовыми клише – «воо-оу», «йе-ее», «мм-мм» и далее по списку. И потом. Он из Йоркшира, if you know what I mean.
soundcloud.com/ramandeep-malhotra/deep-purple-m...
Мало кто знает, но я сопливый фанат Хо Ши Мина. Я обожаю его стихи, его юмор, его внимание к главному, к большому и маленькому, но обязательно к главному. К чему-то такому, что имеет обыкновение просачиваться сквозь пальцы, а между тем имеет огромное значение в жизни. Хо Ши Мин владел многими языками – древнекитайским, путунхуа, французским, английским, немного знал русский. Он писал на родном вьетнамском языке потрясающие стихи. В основном в тюрьме. Самый известный сборник так и называется – «Тюремный дневник». И вот, что там есть, например:
Чесотка
Все тело красно, как кумач. Я терплю,
Чешусь, будто струны гитары щиплю.
Мы все гитаристы в тюремной клетке,
А я гитаристов очень люблю.
По какой-то неведомой иронии судьбы я теперь и живу рядом с Площадью Хо Ши Мина, а весь близлежащий Ленинский проспект обжит вьетнамцами, китайцами и корейцами. Вчера по пути на работу натолкнулась на двух японцев, которые несли домой стол. Без курток, без шапок, сурово припорошенные снегом. А стол такой, советский, размером с хороший рекламный щит. И из дуба притом. А кажется, что из чугуна. И вот они волокли его, кряхтя и сдержанно стеная, в один из «азиатских домов», как мы их тут называем. И один из них так обреченно сказал: «Надо было шапку надеть…».
* * *
Сколько работ по русскому за авторством иностранных студентов я видела за последние годы – не счесть. Сотни и сотни. И даже спустя эти сотни и сотни исписанных листов не перестаю улыбаться, удивляться, радоваться этому несмелому, боязливому даже соприкосновению двух культур. Ну такие удивительные вещи получаются, когда с помощью чуждого языкового инструмента человек пытается высказать свое, родное, с той стороны земного шара. Самые большие курьезы случаются, конечно же, из-за того, что иностранец не чувствует оттенков значений слова (устаревшее/ультрасовременное, фамильярное/вежливое и т.д.), когда шерстит словарь на предмет какого-нибудь красивого эпитета, да и не только. Ничего-ничего, мы в своих японских-китайских-вьетнамских сочинениях выделываем ровно то же самое, и Мэн-цзы у нас ест лапшу быстрого приготовления (было и такое), а Басё уходит в поход
Из недавнего:
Мой парень часто дарит мне кармины.
Осенью, небо изволит лить.
Во время американской войны, мы многим делали наподдать.
Лев Толстой писал разное. Много рассказать про жизнь, людей, война, забота о посадках.
Моя мать всегда раскрывала передо мной свою грудь внутри. (Имеется в виду свою душу). Ее рука была рядом, чтобы обнять и помочь. Самый главный слово, что есть в жизни, сказала она.
Орфография и пунктуация авторов сохранены.
* * *
И все-таки отлично зима прошла. Был и хрусткий мороз, и резиновые сапоги по лужам, и небо было высокое, аквамариновое, и машинка резво бежала по необустроенным российским дорогам. Далее слайды.