Знаменитые тории цвета киновари, Фусими Инари
конец этих бессвязных обрывков
День девятый
Оранжево-алые ворота над головой рано или поздно начинают сливаться в один длинный дырявый шатёр, уводящий всё дальше и дальше в горы. В том месте, где главная дорога делится на две малые (правый путь и левый, символизирующие выбор человека на жизненном пути), мы сворачиваем в бамбуковую рощу.
Чтобы лисы простили нас за шум и чужестранную речь, оставляем на алтаре подношение – небольшой пакет со сладостями.
Лес стоит на холме, а в низине – частные дома, небольшие фермы с ровными, словно по линейке расчерченными наделами земли. Каждый клочок засажен зеленью и овощами, деревьями, цветами или пряностями. Вода в каменном колодце буйно цветёт ряской, из канав тянет гнильцой. Жирная, влажная земля родит с упоением, которое граничит с неистовством, с одинаковой любовью лаская и посадки, и паразитов, кормящихся ими. Листья капусты похожи на нежнейшее брюггское кружево, на фату Грейс Келли, княгини Монако. Толстые слизни поедают листья дайкона и батата. Лимоны и мандарины с алой мякотью, уже переспелые, падают на землю. Ими лакомятся черви и прочие обитатели сада. Кожура цитронов, листья салата, сумрачная листва плодовых деревьев – краски земли едва ли не с болью впиваются в глубину зрачка. Стоишь и думаешь: и на свете-то не бывает таких красок, что это вы меня обманываете. Но никакого обмана нет, всё взаправду, и терпеливый художник из года в год изображает это буйство жизни на тканях юкат и кимоно.
К востоку от частных хозяйств расположилось местное кладбище. Старое, как сама лисья гора. Деревянные таблички с посмертными именами почернели от времени, многие крипты обветшали, но все без исключения содержатся в чистоте и порядке. Редкие посетители стоят на коленях перед семейными могилами, прибираются, опустошают почтовые ящики, предназначенные для писем с соболезнованиями. И вдруг какие-то мальчишки на велосипедах пролетают через всё кладбище на такой бешеной скорости, что за ними летит порыв свистящего ветра.
Снова идём в гору. Останавливаемся у святилища Инари – зажечь по свечке и ударить в колокол.
А на самом верху уже сумерки. Инари скалятся из каждого угла. Кто злобно, а кто хитро, кто предостерегая, кто будто бы подбадривая. Куда ни глянь – везде они. В алых и светлых, полинявших уже фартучках, со свитками и волшебными шарами в зубах.
Нет сил спускаться вместе со всеми, решаем срезать и пройти к подножию горы напрямик, через лес. Весь путь вниз занимает не больше четверти часа, но когда сверяем наше местоположение по навигатору, вдруг оказывается, что мы находимся от храма аж в четырёх (!!!) километрах. Рассказывайте мне после этого, что истории про кицунэ – сплошь одни выдумки.
Идём к станции через один из кварталов фешенебельного киотосского пригорода. На улицах ни души, только чья-то холёная кошка сидит на заборе, горделиво поблескивая брелоком на ошейнике. В крохотных открытых гаражах, больше похожих на лошадиные стойла, ждут хозяев дорогие машины. Иккодатэ здесь выглядят массивными, построенными на славу. Почти у всех есть сады и мансарды, засаженные карликовыми соснами, баньяном и багряником, по каменными стенам ползёт виноград и асагао. Тишина ревниво скрадывает звуки, проглатывает их, чутко охраняя людской покой. В иных владениях расстояние от забора и до двери дома едва-едва дотягивает до полуметра. Хозяева не унывают – выставляют бесчисленные кадки с цветами и деревьями на открытых балконах. Обжитой, слегка обшарпанный вид каменных плит и стен, старых замшелых клумб и чуть потемневшей штукатурки заставляет замедлить шаг.
В русском языке есть пословица: «Под лежачий камень вода не течёт». Обычно мы говорим это, желая побудить кого-то к действию или просто из прихоти покритиковать за лень, отсутствие старания и инициативы. У японцев есть похожее выражение: «Лежащий камень зарастает мхом», но посыл у него прямо противоположный. Если человек живёт на одном месте, он обрастает всякой утварью, он заводит друзей и семью, он сам покрывается той самой патиной, которая и делает вещи прекрасными. Ведь если блестящая прежде посуда потеряла свой глянец, значит, ею пользовались. Значит, она служила людям и приносила пользу. Японцы любят красивые вещи, красивую одежду, фактуру, ручную работу, приятную телу и глазу. В них совершенно не развит стыд за «порок вещизма» и «накопительства». Но они всегда избегают ненужных покупок, им нравится, когда вещь постоянно чувствует руку или на ней задерживается взгляд, если она действительно служит. С этим чувством построены эти крохотные дома с крохотными гаражами и крохотными машинками в них. Каждый сантиметр пространства организован и обустроен в соответствии с сокровенными чаяниями хозяина, это его крепость, его ревностно оберегаемое гнездо. И не важно, сколько часов эти люди проводят на работе, и чем они зарабатывают себе на чашку риса и мисо: торчат в офисе, стоят за прилавком, надрываются на заводе или умирают на сцене. Приходит время и эти орлы и орлицы летят назад, кормить птенцов, укрыться за этими стенами – порой ужасно тонкими – спастись от мира среди покоя и красоты маленьких уютных вещиц.
День десятый
В этом году осень припозднилась. Некоторые жаловались, что жаркая погода в некоторой степени лишила их радости любования клёнами, поскольку листья не успевали покраснеть и сразу же начинали сохнуть. Но ведь это и было то самое indian summer, о котором пел Эндо Рёичи своим матовым грудным голосом.
Download Ends INDIAN SUMMER for free from pleer.com
Городской парк Киото
День одиннадцатый
Едем в первом вагоне поезда. Между нами и кабинкой машиниста – лишь тонкое бронированное стекло. Два пацана и одна девчонка лет шести прилипли к нему лбами и глядят во все глаза, что же там происходит, в этой ужасно навороченной кабине с сотней кнопок и рычажков. Кто управляет этим бесшумным космическим кораблём? А управляет им совсем молодая девушка, круглолицая, белокожая, с тугим пучком на затылке и крохотной заколкой, которая помогает удерживать на голове форменную фуражку. Рука в белой перчатке без устали сверяет на камеру время прибытия поезда. Состав подходит минута в минуту, не раньше не позже. Перед отправлением машинистка высовывается в окно. Компьютер компьютером, а человеческий глаз всё же должен перепроверить – все ли зашли, не ударят ли двери кого-нибудь.
«Сугеее», – беспрестанно повторяют дети. – «Ваааа!»
Вечером оказываемся в Токио. Нас обнимает осенняя прохладца. Парк Уэно уже весь засыпан опавшими листьями.
День двенадцатый
Японские дети взрослеют скачкообразно. Мамы с лицами просветлённых бодхисаттв таскают их на себе лет до трёх, на спине или на животе, спелёнутых, совершенно обездвиженных, а потом – бум – и они ходят. Лет до четырёх-пяти кормят рисовой кашей с ложки, а потом – бум – и дети орудуют палочками быстрее них. Дети растут как трава, предоставленные естественному процессу выживания и взросления. Без носочков и шапочек в осеннюю стужу, они облизывают грязные пальцы и жуют игрушки, которые только что уронили. Они редко плачут, ребёнок в истерике, как и мамаша в истерике – это событие, которое, впрочем, никого не волнует. Японские мамы напрочь лишены стыда за своё чадо перед окружающими, и именно это является одной из причин отсутствия эмоциональной бойни, которая перманентно происходит в России – в магазинах, на улицах, в общественном транспорте. В течение десяти минут наблюдала, как девочка лет четырёх возила по полу полотенце, а потом с упоением его сосала, пока мама покупала билет на поезд. Пару раз мама предупредила своё чадо, что полотенце всё-таки грязное. На ребёнка это не произвело особого впечатления. Когда мама купила билет, они обе, чрезвычайно довольные, пошли за мороженым.
День тринадцатый
Стою и смотрю, как на сцене раздевает себя Ацуши Сакурай, совершенно бесстыдно, не сказала бы, что доверчиво, скорее просто потому, что не может иначе. Пока он поёт, пока вынимает из своей диафрагмы чистый звук, он совершенно обнажён, до самых костей. Но стоит ему замолчать, стоит погаснуть свету, откуда-то из глубины сцены доносится немного запинающееся «домо арригатто». Инструмент бездействует, шлюзы закрыты, сосуд пуст, до тех пор, пока снова не заиграют ребята в чёрном. Человек, созданный из максимумов, из одних только пиков и высот, сочетание которых и рождает эту странную внешность, это почти болезненное впечатление, как будто тебе в нутро насильно посветили прожектором. Длинные руки, непропорционально большие глаза, большой рот, тело, превращённое в машину звукоизвлечения. Грудная клетка так сильно выдаётся вперёд, что это заметно даже в свободной одежде.
Когда отвратительный человек выходит на сцену вывалить на тебя отвратительное, ты уходишь словно бы облитый помоями. Но когда об ужасных, просто кошмарных вещах рассказывает человек, который сумел сохранить внутреннюю чистоту, покидаешь зал с раной, которую залили йодом. Было больно, но кровь потихоньку начинает подсыхать.
Девочка играет черпаком для омовения рук у входа в храм Фусими Инари. Вода в этом колодце такая чистая, что ее можно пить, но дети обычно ею только брызгаются