Записки востоковеда, обрывочные и невнятные
Террасные поля в горных провинциях. Прислали намедни.
как обычно буквы и совсем немного картинокПрихожу к ученику, весь дом увешан мишурой и китайскими новогодними шарами, пахнет пряностями и воском. Даже соскучилась по этим чертенятам за время их каникул. После занятия няня - тётушка Тхоат - ведёт меня на кухню и велит употребить с ней целую миску зелёного манго с перцем и солью. Мы жуём, макаем нежно-салатовые, чуть кисловатые ломтики в специи и трепимся. Я задаю ровно те вопросы, какие полагается задавать, проявляя элементарные правила вежливости. Ровно те вопросы, за которые можно получить одни только возмущённые взгляды в приличном русском доме.
Вот история сорокапятилетней женщины из самой бедной провинции центрального Вьетнама, которая приехала работать осин в состоятельную семью вьетнамцев, переселившихся в Россию. Тут, вероятно, нужно сделать лирическое отступление и объяснить, кто такая осин. Утверждается, что слово это (おしん имеет японское происхождение, и опровержений этому я так и не нашла. Осин/ошин - это няня, гувернантка и домработница в одном лице, чаще всего живущая в семье, предоставляющей ей работу. В подавляющем большинстве случаев осин - это женщина из провинции, у которой уже выросли собственные дети (или их нет), до известной степени бедная, чрезвычайно трудоспособная и умеющая буквально всё. Лет ей примерно 40-50, частенько бывает миловидной и почти всегда с волосами до пояса, ибо провинция. Таков портрет среднестатистической осин. Осин стоит очень дёшево. Я знаю семьи, в которых осин получает не более 150 долларов в месяц, при том, что держат её действительно богатые люди.
Что думает осин Тхоат по поводу жизни и вообще.
- Тётя Тхоат, вы по дому скучаете?
- Конечно, скучаю. Скучаю! Каждый день плачу.
- Плачете?
- Плачу. Много плачу. Но ночью, когда дети не слышат.
- У вас ведь дети есть?
- Есть. Двое сыновей. Старшему 25, высокий, 178 см, худощавый, красивый мальчик. Второму 22, чуть пониже - 175.
- Вот женихи, высокие!
- Рано пока жениться, ничего нет ещё. Нужно денег заработать, всё устроить, чтобы жена ни в чём не нуждалась, чтобы детей растить. Старший в Японию едет работать, язык учил, да Партия что-то визу не даёт...Проблемы.
- А младший что?
- Младший в Ханое, в университете. Может, в Сидней полетит.
- Тётя Тхоат, как же вы так...Вы же из Нгеана, как так устроили всё?
- Это же мои дети, я должна сделать для них всё. Дети должны жить лучше родителей. Так у нас говорят. Вот и здесь, вроде всё хорошо, но всё равно плачу, думаю, как там мои мальчики. Разбросало нас по миру. Я вот азбуку учу. Уже слоги выучила!
- Тётя Тхоат, да я с вами могу азбуку читать, если хотите.
- Вот спасибо. Но у меня такое чувство, сестра Ми, что я никогда русский не выучу. Такой трудный! То ли поле сеять, ну или со скотиной возиться. Да что угодно легче.
- Тётя Тхоат, вы себе не представляете, СКОЛЬКО народу не может выучить русский, будучи русскими, не говоря уже о том, что рисовое поле они способны только испортить, а скотину заморить.
- Да ну, чего там трудного-то.
- А ткать умеете?
- Да у нас все ткать умеют.
- А плести корзины?
- Это ещё проще, хахаха!..Ох... Вот бабушка вчера умерла...
- Как жаль, тётя Тхоат.
- Да ничего, ничего. 94 года. Всё видела бабуля. Французов видела, революцию видела, американцев видела. Всё помнила! Все говорили - убьют нас французы, порежут к чертям. Потом говорили - американцы всё спалят. А она только головой качала - эээ, мол, всё у нас будет хорошо, я ещё внуков в школу отведу. Отвела. И слава владыке небесному, всё у ней было в жизни как надо. Теперь вот похороним, помолимся, да и ладно.
* * *
Где-то между часом и тремя я рисую китайские знаки, и почему-то именно это сочетание времени и занятия действует на меня чрезвычайно умиротворяюще. Токио жалуется на холод, Сеул жалуется на холод, Ханой тоже подмерзает довольно-таки основательно. На самом деле, ничего не кончилось. Это високосный 2012-ый наконец-то нас оставил, а год Дракона всё длится и длится, до кончика его хвоста остался месяц. Это много, это одна двенадцатая его чёрного чешуйчатого тела. А потом я выдохну, пусть и не так облегчённо, как сделала бы это там. А там совершенно не понятно, почему ты должен радоваться какой-то невнятной, торчащей в первой трети зимы дате, не связанной ни с природными циклами, ни с национальными праздниками. Просто какое-то глупое, гайдзинское 31 декабря, подвешенное в воздухе, за которым истории-то кот наплакал.
То ли дело, когда зацветёт персик и сёстры его - вишня и слива, в прозрачном, чистейшем холоде или на самом уже излёте мартовских заморозков. Каждый раз кажется, что этой весной ты не будешь сидеть с улыбкой дебила, потому что ты старая птица, и молочные зубы сменила давно, и всё равно тебя настигает эта азиатская истерия, какая-то абсолютно неконтролируемая радость, желание шататься по улицам допоздна, пить и обниматься. М. всегда говорит, что большая часть чуда цветущей вишни состоит вовсе не в том, что прекраснее и нежнее цветов не найти, ибо это, конечно, спорно, как и всякое суждение о красоте, а именно во времени. В том самом моменте, когда она и её сородичи просыпаются ото сна. Яркая вспышка посреди зимнего сна, как бы сентиментально это не звучало. И каждый раз ты не можешь заткнуться, взахлёб рассказывая родственникам и друзьям о том, как это было волшебно.
На том конце земного шара начинается самое натуральное безумие. Народ хватает детей, жён, собак, даже кошек и сломя голову несётся в родные места, чтобы провести это время с оставленными в провинции стариками, помолиться в местном храме, провести церемонии и увидеть именно тот персик, ту сливу, ту вишню, под которой, быть может, играл в детстве. И главное - это вздох, полный восхищения и облегчения, который проносится по земле. И до которого ещё два месяца.
Вот они, те, кого называют "цветущими в холода", царицами цветов, символами женственности и много ещё как.
персик
слива
вишня