У него очень много цвета, такие широкие, болезненные мазки. Жёлтый, жёлтый, жёлтый, чистейший Достоевский, а потом вдруг красные фонари, красные лепестки, красная кровь. На "Зубчатых колёсах" начинаешь медленно, но совершенно отчётливо сходить с ума вместе с автором.
Интересно, смогу ли я когда-нибудь вполовину так же рельефно и чётко описывать хоть что-нибудь.
Выйдя из отеля, я отправился к сестре, переступая через лужи
растаявшего снега, в которых отражалась синева неба. На деревьях в парке,
вдоль которого шла улица, ветви и листья были черными. Мало того, у всех у
них были перед и зад, как у нас, у людей.
* * *
И вдобавок вспомнил, что сейчас на Стриндберге был
черный с белым галстук. Я никак не мог допустить, что это случайность.
Если же это не случайность, то... Мне показалось, будто по улице идет одна
моя голова, и я на минутку остановился.
* * *
Может быть, он считал это отцовской любовью. Но я не мог не заметить в
его глазах выражения страсти. На желтоватой кожуре яблока, которым он меня
угостил, обозначилась фигура единорога. (Я не раз обнаруживал
мифологических животных в рисунке разреза дерева или в трещинах на
кофейной чашке.) Единорог - это было чудище.