@темы: wibbly-wobbly timey-wimey, гордые сыны Ямато

Один вьетнамский фотограф, который мой друг и прекрасный человек, продолжает радовать своими работами.



да, да, больше вьетнамской аутентичности



Из другой серии







Ну, и не смогла удержаться, извините.

@темы: Визуализация, Zooorchester - это мы

Этот пост образовался вследствие цепочки совершенно банальных событий, о которых даже и писать как-то неловко. Дело в том, что я налила себе ванну, наклеила на лицо маску под названием «Фараоновы ванны» (sic!) c тибетскими травами (sic!) (всё это великолепие было, разумеется, произведено в Китайской Народной Республике), легла в воду, положила голову на бортик и уснула. Я знаю, что это было очень опрометчиво, этсетера, впредь нужно быть осторожнее, но в эти опасные для моей жизни минуты мне вдруг приснился господин Сакурай, который собирался петь Taiyou ni Korosareta. Весь он был какой-то до чрезвычайности невнятный, однако с демоническими бровями, лицом, загримированным по всем канонам с помощью трёх основных цветов, и развевающимися волосами. Собственно, это обстоятельство и сподвигло меня поделиться нижеследующими размышлениями, которые, надо сказать, мучили меня уже довольно давно.





неприлично много текстаЕдва ли не у каждой группы - в смысле, у Группы - в какой-то момент творчества наступает некий не то чтобы перелом, а вот делается некая насечка, рубец, обозначающий веху. Одним словом, пишется знаковая песня, которая словно бы говорит: "Это то, что мы можем, то, что мы можем показать вам, смотрите". Мне кажется, что "Taiyou ni..." как раз и стала такой песней, особенно учитывая то, что в ней автор начинает говорить о творчестве, размышлять о том, что же, собственно, он делает в своём жизненном пространстве. Такие моменты тоже всегда очень показательны.
В "Taiyou ni..." Ацуши больше, чем обычно. Это его выход. Собственно, иногда сама музыка у БТ оказывается такой плотной, такой деспотически-законченной, её так много, что вокалу ориентироваться очень трудно. Справа гитара, слева гитара, сзади ритм-секция плотной стеной, да ещё звуковых эффектов наложим щедрою рукою, и куда там втиснуться своим голосом совершенно не понятно, остаётся только взлететь. Что делать, Ацу взлетает. Но в "Taiyou ni..." ему дали пространство. Дали возможность развернуться, заполнить эту музыкальную плоскость собой. Ритм-секция там очень нервная и в меру рыхлая, она как бы даёт знаки, такие маячки – куда двигаться, где пауза, где ещё одна. Надо сказать, что как слоговой язык японский очень ритмичен и строг, и в том, что касается музыки, ориентацию ему дают как раз ударные. Если исключить "эффект колоколов", то гитары Имаи тоже очень мало, всё как бы подвешено в воздухе, мелодия очень схематична, по сути почти вся она создаётся вокалом. И самое прекрасное, что всё то, что делают Хиса, Хидэ и Хигучи, неразрывно связано с историей, которую рассказывает Ацу, и о которой, чёрт подери, писать ужасно трудно. У Сакураи много текстов, построенных на европейской символике, есть сознательные подражания, аллюзии, весь этот Бодлер и иже с ним, что не мешает, впрочем, ему оставаться сыном своей страны, но "Taiyou ni..." - это одна из тех вещей (кстати, как и "Kagerou"),на которых отразилось всё то исконное, глубинно-культурное, что воспринимается независимо от опыта, желания и даже понимания человека. Просто он слушает рассказы старших, какие-то старые сказочки о рыбаках с Хоккайдо, заплутавших в морском тумане, скучает за школьной партой, читает книжки, которые задаёт учитель, или даже не читает, а из чувства противоречия берёт другие, а получает в результате всё то же самое, только в другой таре. И вот так получается то, что принято называть "картиной мира", а потом всё это выливается в текст - торопливыми кандзи и азбуками на блокнотном листе.
Японские стихи требуют чётких граней, и первая же строчка сразу же их очерчивает, она даёт отправную точку, рисует пространство парой движений: поднимается занавес на ночной сцене, останавливая время. Всё, больше ничего не нужно, несколько слов, и у нас есть место, есть цвет, есть время суток и есть граница, которая сразу отделяет пространство героя от всего остального. Занавес останавливает время, и все зрители теперь оторваны от своей обычной жизни, для них ничего нет, кроме представления. Он всё прочувствовал, этот двадцатипятилетний юноша. Он знает изнутри законы этого строгого мира, подчиняющегося ритуалу едва ли не с большим рвением, чем прочие японские миры, будь то офис корпорации, похороны, свадьбы или рождение ребёнка. Всё там живёт по тем же законам, что и сотни лет назад. Как и прежде, грим и темнота лишают всё и вся чётких контуров. Ничего не ясно - красиво или безобразно, правда или ложь, улыбка или слёзы, живо или уже гниёт. И волшебство творится только под покровом ночи, стоит взойти солнцу, всё будет сожжено, иллюзия рассеется, время пойдёт своим чередом. Пожалуй, только колокола, мастерски изображаемые гитарой Имаи, оставляют привкус чего-то европейского и отсылают к христианству. Церковный колокол звонит к заутренней, и вся нечисть в ужасе прячется, или сгорает с первыми лучами солнца. Но в синтоистских храмах тоже есть колокола, и в них звонят, чтобы отпугнуть злых духов и успокоить душу.
"Да. Когда наступает день, и стоит хорошая и солнечная погода, у меня создаётся впечатление, что я не могу тягаться с солнцем. Его свет кажется мне правосудием", - скажет Ацу лет этак пятнадцать спустя. Нельзя даже сказать, что солнце в его текстах однозначно зловеще, разрушительно, жестоко и горячо, этого не может быть, нет-нет, да и промелькнёт что-то безусловно позитивное, связанное с жизнью и светом. Но большую часть своего времени солнце, похоже, занято тем, что растапливает Ацуши грим и заставляет его ёжиться. Что поделать, солнце - тоже женщина, а женщины порой приводят его в трепет.
В связи с этим (тем более, что чем дальше я пишу про эту песню, тем больше мне моё занятие кажется бессмысленной тратой языковых усилий), хочется сказать о том, какое отношение к солнцу воспитывалось у японской аристократии, к чему, собственно, были все эти многослойные одежды, зонтики и паланкины. Белая кожа среди японской знати считалась эталоном красоты и пределом мечтаний - совершенно по тому же принципу, что и в странах Европы. Кожа, не опалённая солнцем - признак того, что человек не занимается физическим трудом. Структура японской кожи такова, что загар к ней пристаёт чрезвычайно быстро и легко, посему народ, который мог себе это позволить, боялся солнечных лучей панически и закрывался от него любыми доступными способами. Интересный казус, учитывая любовь японской нации к дневному светилу и культ поклонения Аматэрасу. Белизна кожи принцев и принцесс, которая якобы не могла сравниться со снегом, воспевалась на все лады. Знатные люди жили с уверенностью в том, что их лица самые светлые и прекрасные на свете - ровно до того момента, как в Японию массово прибыли гайдзины. Тут вдруг выяснилось, что даже самая светлая японская кожа не может поспорить с белизной лица западного человека, причём белизна эта совершенно другого рода. Кожа у гайдзинов при ближайшем рассмотрении оказалась тонкой, так что просвечивали вены - это показалось японцам очень красивым - а отлив имела прямо-таки молочный, холодный. Последовала волна самоуничижения и разочарования в японской красоте, породившая, надо думать, немалую часть всех последующих комплексов, которые ныне находят своё отражение в мыле, обещающем отбелить ваше лицо не менее, чем на 30%, супер-стойкой пудре и скрабе для тела о назначении и потенциальных возможностях коего даже думать боюсь. После досадного разочарования в собственном теле, однако, случился подъём патриотических чувств. В оттенке японской кожи была найдена особая прелесть, отличная от той, что характерна для кожи иностранцев. На свет вышло невероятное количество самых разных эпитетов. Кто-то называл японскую кожу матовой, кто-то видел в ней красноватый, коричневый, сливочный, тёплый и ещё много какой отлив. Тем не менее, особые отношения с солнцем, не в последнюю очередь порождённые нежеланием загореть, из японской культуры никуда не делись. Белое всё ещё является синонимом красивого, естественно-светлая кожа всё ещё очень ценится и навевает приятные мысли о прошедших эпохах.

@темы: Atsushi Sakurai, Аудиализация, Мужчина-вода, гордые сыны Ямато, BUCK-TICK

- Я посмотрела первые две серии второго сезона «Игры престолов», и это было прекрасно. Было прекрасно вообще всё, несмотря на то, что очень мало, а Шона Бина уже убили. Вообще, я бы хотела составить список тех фильмов, где Шона Бина НЕ убили. Не прострелили ему мозги, не утопили, не сбросили с высотки, не утыкали стрелами, не разорвали на четыре части лошадьми…Я просто так и вижу, как Шон приходит на кастинг очередного фильма, садится перед комиссией и говорит с этим своим невероятно сексапильным йоркширским акцентом: «Я слышал, вам тут нужен парень, который качественно умрёт. You won’t find anyone better».
Нет, ну серьёзно. Я уже морально готова к выпуску очередного сиквелла к «Шарпу», где пуля таки догонит славного стрелка вопреки канону, исключительно, чтобы сделать приятно режиссёру, и Бина опять похоронили.
- Еду на днях в метро. Справа сидит женщина с молитвенником, слева сидит женщина с каким-то новым переизданием Библии. А мне в оба уха матовым и слегка вибрирующим баритоном Ацуши Сакурай поёт: «Когда я просто думаю о тебе, я уже готов. Пока ты двигаешься на мне, пока я тебя убиваю, а, а». Было неловко.
Кстати говоря, почему мне в такой хорошей и злободневной песне Ачана «Wonderful World» запикивают слово «шприцы»? Что это за лицемерие? Человек написал про шприцы, дайте, чёрт подери, шприцы. Логика мне не понятна совершенно, то есть, называть песню «Heroin», кричать со сцены «Fuck!», кровь, суицид и «я изливаюсь на тебя сверкающими, дрожащими каплями любви» - это ок. Но шприцы – ну что вы.
- И ещё. Вот кто мне нарежет красивых аватарок? Потому что уродливых я и сама могу нарезать.

@темы: Atsushi Sakurai, Zooorchester - это мы, wibbly-wobbly timey-wimey, Мужчина-вода

Ну, теперь, когда они ничего уже не скрывают, можно, наверное, и поздравлять. Мне, если честно, абсолютно наплевать, правда ли они поженились, что там были за кольца, этсетера, насчёт чего там в индустриальных количествах пишут в светских хрониках, просто рада за него. Рада не за Роберта-музыканта, ибо он, по-моему, мог найти камрада по сцене и поярче, но за Роберта Энтони из плоти и крови – да. Рада, что он нашёл человека, которому может сказать однажды утром за завтраком: «Хей, вот ты знаешь, есть такие маори в Новой Зеландии, и у них крутая национальная музыка, поехали, запишем с ними пару треков, а?», и с ним поедут. И вообще теперь они могут ходить по любимым блошиным рынкам с марокканскими сумками через плечо, смотреть игры «Вулверхэмптона», жечь печенье на Хэллоуин, делать дурацкие, тру-блюзовые фотки на каких-то обшарпанных задворках, напиваться и ныть о том, какой раньше делали звук – сырой, живой, вибрирующий, тот самый звук, персонально для которого в английском существует слово «rough», а потом снова напиваться.
читать дальшеЯ помню, в одном интервью Роберт рассказывал о том, как умирал его отец – как будто падал вековой дуб, мощный, ветвистый, но уже не способный уцепиться корнями за землю. И вот он был уже стар, он увидел, как выросли его дети, как у них родились собственные дети, даже правнуков успел застать. И всё равно было ужасно мучительно, а когда его наконец не стало, Роберт почувствовал, как на него обрушилась эта чудовищная ноша, эта ответственность – быть наверху пирамиды. Быть последним. Он говорил, каково это было, оказаться вдруг главой семьи, когда ты сам стоишь посреди этого бедлама, и тебе самому нужны ответы на вопросы, а дети зовут: «Папа, папа!», а внуки кричат: «Деда, деда!»
Думаю, он увидел в этой смерти своё будущее, взглянул одним глазком, как это будет с ним: тоже в окружении детей и внуков, друзей, под тяжестью отращенных ветвей и славы. Но он, в отличие от Джимми, всё ещё толкает перед собой жизнь, всё ещё двигает её, упершись обеими руками. Джимми уже отпустил, он ждёт следующего поезда.
Это так, чёрт возьми, заметно. Это не плохо и не хорошо, ни в коем случае нельзя обвинить его в этом. Я только не могу понять, зачем он продолжает эту ежегодную routine, обещая нам, что вот, ну вот же, буквально на следующей неделе он встречается с какими-то невероятно талантливыми ребятами, и идеи просто-таки floating in the air, и…ничего не происходит. Альбом не пишется, синглы не выходят и только Росс Халфин пишет в своём фото-бложике, как они выдавали Скарлетт замуж или ходили пить кофе. Надо сказать, не забывая пройтись по поводу одного лохматого блондинистого крикуна с завышенной самооценкой и поделиться своими соображениям о том, что вот с Дэвидом Кавердейлом…
Кстати говоря, Роберт представит свою новую группу Sensational Space Shifters (я честно надеюсь, что это рабочий вариант названия, лол) на тридцатилетнем юбилее Womad-a. Так что, если кто вдруг в июле будет проезжать мимо Уилтшира – ну, вы поняли)


А я пойду, пожалуй, послушаю вот это

@темы: Мужчина как солнечный день, Мужчина как лунная ночь, Led Zeppelin

О понятии чистоты в японской культуре можно говорить долго, и конца этим разговорам не увидеть никогда. Начать можно с синто, потом перейти на «традиционную японскую культуру» и «уклад жизни», радостно в этом всём запутаться, ибо собственно религиозную составляющую от общекультурной в Японии отделить практически невозможно. Грубо говоря, многие японцы делают что-то согласно синто, отмечают праздник, например, или вот дома убираются каким-то особым способом, и думают, что это просто так в народе принято, а вообще они не религиозные, нет.
Всё там невообразимо переплелось, так что и сами японцы по этому вопросу пишут труды, весом и размером больше всего напоминающие натуральные кирпичи, и всё никак не допишут. Я про это всё говорить не буду, хотя всегда, например, хотелось написать, как мне импонирует японская культура мытья. Тереться-тереться мочалкой, обдаться горячей водой, а потом уже чистеньким забраться в горячую ванну и отмокать, греть кости и суставы, ноющие от этого вечного сырого ветра. Очень хочется научить некоторых своих соотечественников поступать таким же образом, бай зе вей.
А хотелось, в общем, сказать о ещё одной, весьма неочевидной грани чистоты, которую японцы очень ценят, и которую людям христианской традиции, пожалуй, труднее всего осознать. Вот у Танидзаки есть отличный пример:
«Все же, стремясь как-то приобщиться к той атмосфере, в которой она жила, он свел знакомство с женщинами этого круга, стал бывать в чайных домиках, пить там сакэ, в результате не раз влюблялся и приобрел репутацию гуляки. По сути, однако, все это было проявлением его тоски, поэтому он ни разу не влюбился серьезно, по-настоящему и вплоть до сегодняшнего дня все еще сохранил чистоту».
«Лианы Ёсино», Дзюнъитиро Танидзаки
Очевидно, что эта чистота не имеет никакого отношения к телесной невинности или, там, к количеству выпитого. Позвольте, он тусовался в питейных заведениях с женщинами и сохранил чистоту, вот что такое. Не свет, не доброту, не наивный взгляд на вещи. Чистоту. То есть, эта самая чистота не имеет никакого отношения к любовницам сомнительных профессий, неудачным бракам, развратным танцам на сцене, бурбону «Wild Turkey» и текстам про секс, секс, смерть и снова секс. Она лежит в совершенно другой плоскости и, тем не менее, уловима. Так легко уловима.



читать дальше



И да, простите, не смогла удержаться от этой фотографии.

@темы: Atsushi Sakurai, Визуализация, Мужчина-вода, гордые сыны Ямато

Вчера ходила смотреть на чудесный, чудесный японский дуэт "Хидэ-Хидэ". Правда, в этот раз с ними ещё был не менее чудесный пианист, но я так поняла, что они с удовольствием приглашают к себе кого-нибудь третьим, а то и четвёртым, если наступает необходимый коннект. Ребята как-то стремятся находить новых людей, так что можно считать, что ни тур, то эксклюзив.
Зал был маленький, всего-то на 160 человек, примерно десятую часть которых составляла стареющая российская богема. В смысле, не богема, а Богема. Через несколько кресел от меня сидел Эльдар Рязанов с женой – я наткнулась на него в общей сложности раза три, и было как-то даже неловко, потому что автографами я знаменитостей не мучаю, а народ всё к нему с бумажками, с бумажками…а я так бочком-бочком… Была ещё Вера Таривердиева, ну, и ещё, в общем, из того же круга. Публика эта была очень приятная и понимающая, все друг от друга удовольствие получили не меньшее, чем, собственно, от концерта.



читать дальшеХидэ-Хидэ оказались какими-то ужасно трогательными, искренними и страстными. И красивыми весьма. Первую часть концерта отыграли в обыкновенных западных костюмах (без блёсток, тем не менее, не обошлось), а во втором акте вышли в национальных костюмах, что их обаяние увеличило десятикратно. Всё же кимоно с гербами, шёлковые пояса и цветные юбки-брюки хакама, полностью закрывающие ноги, идут японскому телу невероятно. Особенно приятно взглянуть на это всё, когда мужчина двигается. Длинная пола хакама то нахлынет, закроет собой пол, то поднимется вверх, и тогда становится видно стопы, затянутые в кипельно-белые носки таби и обутые в деревянные сандалии гэта. Кажется, я одна как моральный урод сидела и смотрела на эти самые стопы, очень маленькие для мужчины, потому что народ явно больше интересовался музыкальными инструментами – сякухати и сямисэном.
Кстати говоря, порадовало, что у ребят была вполне толковая переводчица, востоковед, явно увлечённая своим делом. Перед каждым номером она рассказывала историю композиции, переводила пояснения музыкантов и их представления инструментов. Всем залом размышляли, что вспоминает русский человек, когда он вдали от родины. Пришли к выводу, что, видимо, всё-таки простор. Когда едешь-едешь, а за окном всё поле, поле, лес, лес, и снова поле. Хидэки Оноуэ поделился, что когда он вдали от Японии, то первое, о чём он вспоминает – это рисовые поля. В частности, спелые уже, пожелтевшие рисовые колосья, которые клонятся к земле. Нетипичное, надо сказать, воспоминание для японца. Видимо, вырос где-то в такой вот местности.
Одним словом, обстановка была очень уютная, камерная, музыканты чувствовали себя раскованно, всё время улыбались и порывались общаться с залом.
Что касается музыки, то я хоть и представляла примерно, на что иду, но всё равно пришлось удивляться. Чёрт подери, это была европейская классика на японских традиционных инструментах. Григ на сямисэне, вы понимаете, что такое! Вначале было страшновато, а потом оказалось, что кайф полнейший. Выяснилось, что ребята очень любят русскую классику, и, кстати говоря, выбирают из неё весьма характерные вещи – Рахманинова, потому что нетривиален и местами приятно-расплывчат, Бородина, ибо половецкая степь и вообще военно-патриотическая драма, и Чайковского – ведь чувственный и нежный же. В общем, сделали нам и степь, и бег лошадей, и печаль, и ностальгию, и что только не. Их собственные произведения и традиционные японские вещи понравились, между тем, чуть ли не больше, чем кроссовер с классикой. Они сыграли «Песню рыбака с Хоккайдо»!!! Это было неизмеримо прекрасно, весь зал участвовал, топал ногами и мысленно тянул эту тяжеленную сеть.
На самом деле, наблюдать за публикой было едва ли не так же интересно, как за самими музыкантами. Народ хлопал, вставал, потел и переживал. В который раз замечаю, что подчёркнутая японская вежливость у воспитанного русского человека вызывает приятную оторопь и умиление. Каждый раз, когда ребята кланялись, зал впадал в мод «уняня» и принимался хлопать с удвоенной силой. Перед анкором стали музыкантов благодарить и одаривать, и начался этот вечный казус под названием «Вежливый стеснительный японский мужчина и женщина». Вышла японка и подарила Хидэ Исигаки цветы – конечно же, розовые и много. И поклонилась. А он поклонился в ответ. Два раза. А она ещё раз и ещё ниже. А он опять. А она ещё ниже. А он снова. По залу прокатились волны хохота. Отпускать ребят совсем не хотелось, хотя они явно были усталые и выложились на полную катушку.
В следующем году обязательно пойду снова и возьму с собой всех желающих. Несмотря на уровень программы и всё такое прочее, цены на билеты были смешные. Так что, москвичи, не пропустите.
Запись, надо сказать, делает с "Хидэ-Хидэ" что-то запрещённое законом, весь драйв куда-то пропадает, но всё равно.

www.youtube.com/watch?v=WqH74-oXqQI

Дома в тёплом кресле это слушается странновато, в тёмном зале это продирало до костей. И тут опять что-то с медиа-объектами, ну что такое((

@темы: Аудиализация, гордые сыны Ямато

Среди японских учителей в целом и в сфере обучения различного рода искусствам в частности испокон веку считалось, что боль детишкам никогда не повредит, и телесные наказания – прямой путь к достижению совершенства. Мало юным актёрам и музыкантам болящих ног, рук, спин, потянутых мышц и стёртых в кровь пальцев, всегда вернее и надёжнее добавить им пару оплеух для закрепления эффекта. Известно, что учителя, обучавшие игре на кото и сямисэне, имели склонность избивать учеников плектром.
Довольно яркие описания даёт Дзюнъитиро Танидзаки в своих рассказах и эссе, посвящённых японскому искусству:
«Меж бровей у этого человека, который после смерти Дайдзё Сэцуцу занимает ведущее место в нашем театре, остался глубокий шрам в форме трехдневного месяца – напоминание о том дне, когда учитель сбил его с ног ударом плектра, воскликнув: «Да запомнишь ли ты, наконец!»
Актёры театра кукол также использовали для этой цели подручные предметы – самих кукол и различные атрибуты, задействованные в представлении. Учителя скрипки, духовых и прочих инструментов, не слишком приспособленных для избиения, обходились собственными руками. Били обычно по голове – ну, чтобы больше ума вошло, или хлестали по лицу. Слёзы учеников, как правило, никого не смущали. И надо сказать, что образ ребёнка, рыдающего над инструментом или во время отработки танцевальных па, здравствует и поныне.



читать дальшеЗачем далеко ходить, достаточно вспомнить знаменитое интервью с Сугизо.
«Это было очень трудно, потому что он (отец) был очень строг со мной, очень серьезен. Обычно я плакал и играл, плакал и играл, и иногда мой отец бил меня, так что это было очень, очень большой проблемой в то время». (пер. Shizuka_Lunacy)
Обычно в Японии родители, если только они не какие-нибудь изверги, ни в коем случае не бьют и порой даже не наказывают детей примерно до пятилетнего возраста. В некоторых консервативных семьях маленьких детей даже остерегаются отводить к врачу. Считается, что дети в таком возрасте как бы не вполне принадлежат этому миру и в частности социуму, они чисты, невинно-естественны и близки к природе. Полагается как можно меньше стеснять их свободу и стараться выполнять их желания и капризы.
Всё это отменяется к чертям, если разговор заходит об искусстве и о воспитании будущего музыканта или актёра. Ни для кого не секрет, что для того, чтобы освоить мастерство игры на музыкальных инструментах или стать искусным танцором, начинать заниматься нужно в очень раннем возрасте. Таким образом, детство для детей, чьё будущее родители определили как служение сцене, заканчивается года в три от роду. Тут закон о вседозволенности уже не действует. Впрочем, с оговоркой – бьют и наказывают, как правило, учителя, а не родители. Сугизо в этом плане стал досадным исключением – ему достался отец и учитель в одном лице. Не знаю, утешает ли его мысль о том, что теперь он играет, а плачут уже другие люди. Наверное, украденное детство трудно заменить чем-либо.
И чтобы стало совсем уж грустно, вот "Providence"))

@темы: моя писанина, Аудиализация, гордые сыны Ямато