И в наши дни случается уйма странных и страшных происшествий, но распознать их приметы может лишь чуткий глаз – глаз кошки, глаз ребенка, и еще глаз такого рода людей, которые обыкновенно вызывают у нас двусмысленные, непонятные чувства. Именно таким человеком был жилец дома номер одиннадцать восемнадцатого блока второго микрорайона квартала А.. Звали его учитель Сэн.
Строго говоря, он не был учителем. Службу в университете, если таковая и была у него когда-нибудь, Сэн давно оставил, и, проводя дни и ночи в полном уединении, зарабатывал на жизнь переводами не то с испанского, не то с чжуанского, не то с английского, не то с ассирийского – никто не мог сказать наверняка. Сэн слыл большим знатоком классической литературы и древних текстов, и, должно быть, именно поэтому его стали звать учителем. Но даже в этом особой уверенности не было.



мореВокруг учителя Сэна ходило много разных слухов. Говорили, например, что приемный отец забрал его из публичного дома, где работала его мать и где он мастерски научился переодеваться в женскую одежду и ловко морочить людям голову. Говорили также, что его родительницей была кошка бакэнэко, и поэтому он может видеть духов. Причиной появления таких нехороших, даже неприличных слухов, надо думать, было то, что учителя Сэна никак нельзя было назвать приятным человеком – по крайней мере, по первому впечатлению. Он был высок, болезненно бледен, лицом похож на иностранца, исключительно красив, но красота эта была столь необычна и остра, что заставляла невольно поводить плечами от ужаса. Смотрел он всегда очень внимательно, между огромным зрачком и черной радужкой его глаза никогда не было видно границы. В обращении Сэн был неловок, отвечал невпопад, то его губы шептали что-то невнятное, а то складывались в кривую на левый бок ухмылку. Часто бывало, что Сэну зададут вопрос, а он только стоит и улыбается, будто желая поиздеваться, и его глаза, неправдоподобно большие и почти неприкрытые веком, так и влекут, так и тянут вопрошающего в свою глубину. Тут уж у любого нет-нет, да и ёкнет в груди. Жутко, прямо не по себе становится. Кто захочет водить дружбу с таким человеком?
Вот он идет вниз по улице, приминая подошвами первые упавшие листья гинкго и как-то по-звериному вдыхает запах осенней земли. Одет во все черное, волосы отросли так, что закрывают уши – странные, лишенные хрящевых складок уши с маленькой и тонкой мочкой. Должно быть, он стесняется их, поэтому так отпустил шевелюру. Вдруг к его ногам опускается крохотное птичье перышко – зеленовато-серое с коричневыми подпалинами. Учитель Сэн наклоняется, поднимает его, подносит к носу, а потом вдруг кладет в рот, задумчиво посасывая. 
***
Так, сидя за обильным столом в очень необычной компании, госпожа Окада рассказала такую историю.
Два месяца назад у женщины скончался свекор, и она через мужа получила некоторые вещи, которые остались от старика в наследство. Среди этих вещей было маленькое бронзовое зеркальце, вывезенное отцом свекра из Китая еще во время войны. Зеркальце принадлежало богатой и знатной семье, так говорил господин Окада, вручая его супруге, так что можно было предположить, что вещица эта обладает большой ценностью. Но истинного возраста и предназначения зеркала господин Окада не знал и потому беспечно вверил его в руки жены.
Отношения между супругами Окада к тому времени безнадежно испортились. Можно было даже предположить, что отдавая жене семейные реликвии, господин Окада старался задобрить ее. И вот почему: уже больше года господин Окада содержал любовницу и был столь груб и неосторожен, что госпожу Окада начали терзать серьезные подозрения. Обойденная вниманием мужа, она мучилась от ревности и тоски. В семье Окада до сих пор не было детей, и от этого на сердце у супругов было еще тяжелей. Господин Окада находил утешение на стороне, а его жене оставалось лишь копить в себе темные чувства, так что женское страдание, горькое и густое, точно тесто, стало потихоньку выбираться из ее тела и заполнять собою дом. Через некоторое время госпожа Окада заметила, что в комнатах теней стало больше, чем предметов, а звуков – наоборот, меньше, чем их причин. В доме теперь было страшно и неуютно. Даже самой госпоже Окада порой хотелось выбежать прочь, что уж говорить о господине Окада, которому было куда податься.
В такой тягостной обстановке протекала жизнь семьи Окада. И словно бы этого было мало, внезапно скончался старик Окада. Нервы обоих супругов совсем расстроились, жена стала покрикивать на мужа, а муж, чувствуя за собой вину, решил отдать ей старинное отцовское зеркало.
Красивая вещь сама ложилась в руки. Поверхность зеркала была темная с серебристыми всполохами, немного шероховатая, а обратную сторону украшал цветочный узор, покрытый патиной. Стоило совсем недолго подержать зеркальце на ладони, оно тотчас же нагревалось, оживало. Госпожа Окада взяла за привычку вертеть безделушку в руках. И пока она таким образом пыталась разогнать скуку, то по женскому обыкновению, думала о своих печалях, о господине Окада и о том, как не ладится ее семейная жизнь. Бывало, что даже вслух что-то бормотала, жалуясь.
И вот, однажды, во время такой задушевной «беседы», поверхность зеркала поймала солнечный луч. На стене появилось ярко-желтое отражение, и, взглянув на него, госпожа Окада даже вскрикнула от удивления. Солнечный зайчик отразил рисунок, которого не было ни на лицевой, ни на обратной стороне зеркальца, – двух любовников, приникших друг к другу, и какие-то иероглифы. От волнения у госпожи Окада отнялись ноги. Она принялась рассматривать чудесное зеркальце со всех сторон, но так и не смогла проникнуть в его тайну. Каким-то невозможным образом отражение, которому просто неоткуда было взяться, все-таки появлялось на стене. И чем дольше госпожа Окада вглядывалась в это отражение, тем больше убеждалась, что зеркало показывает ей господина Окада со своей проклятой любовницей. Обливаясь холодным потом, госпожа Окада попыталась прочесть надпись. Китайским языком она не владела и потому не смогла разобрать всего того, что так любезно явило ей любимое зеркальце. Терзаемая любопытством и дурными предчувствиями, госпожа Окада даже позабыла, как боится своего соседа из одиннадцатого дома, зато очень удачно вспомнила, что он, по слухам, большой знаток вэньяня. Не вдаваясь в подробности, женщина попросила у учителя его самый лучший словарь.
Весь вечер госпожа Окада билась над переводом призрачной надписи. Разумеется, она отвлеклась ненадолго на приготовление ужина, но и без того рвение ее было велико. Нужными навыками госпожа Окада не обладала и все же, слова «измена», «насмешка» и «позор», которые она уразумела с помощью словаря учителя, позволили ей составить определенное мнение о написанном.
Это разозлило женщину и придало ей сил. При каждом удобном случае она теперь глядела на отражение зеркала и узнавала все новые подробности. То господин Окада нес любовнице подарки, а то она подливала ему выпить. Когда в доме не хватало света, госпожа Окада выходила на улицу и под открытым небом без устали ловила солнечных зайчиков. За этим занятием ее и застали Йоко и Тэцуо.
В конце концов, услужливое зеркальце явило женщине такую картину: двое, насмешливо усмехаясь, соединялись на ложе. Тут-то госпожа Окада и стала превращаться в рогатого демона, обезумевшего от тоски и боли предательства. Внутренности ей стало жечь адским пламенем, а голова, кажется, была готова лопнуть от страшного распирающего чувства. Ощупав свой лоб, несчастная женщина поняла, какая горькая участь ее ожидает, но уже ничего не могла с собой поделать.
Госпожа Окада всерьез задумала убить неверного мужа. И, странное дело, стоило ей начать размышлять о способе убийства, бронзовое китайское зеркальце сейчас же ей подсказало: на рисунке обозначились очертания женщины, которая подливает что-то из склянки в котелок со съестным, пока супруг сидит поодаль, отвернувшись.
Госпожа Окада преисполнилась еще большей уверенности. «Какой же яд выбрать для такого дела?», – размышляла она, совершенно отдаваясь своим демоническим порывам. – «Разве обычной домохозяйке что-либо известно о подобном?».
Но горечь обманутой женщины, как водится, заставляет ее мысли двигаться быстрее.
Господин Окада держал небольшой огород и сам ухаживал за цветниками в саду – и в жару, и в холод можно было видеть, как он с упоением взрыхляет и пропалывает щедро удобренную землю. Господин Окада до того любил свои угодья, что сам порою срывал овощи и зелень к столу. Так случилось, что неподалеку от грядок с западным салатом в саду Окада росли цветы аконита – невероятно красивого и очень ядовитого растения. Господин Окада хорошо знал об этом и много раз предупреждал жену, чтобы если вздумает сама рвать салат, была осторожна. Бывали случаи, что люди случайно употребляли аконит в пищу и умирали. Припомнив теперь эти слова, госпожа Окада отправилась в сад, где под пленкой еще зеленели свежие лопухи салата, и прибавила к ним несколько стебельков смертоносного цветка. В тот вечер женщина-демоница приготовила мужу вкусный ужин и крепко напоила.
Через несколько часов господин Окада занедужил. Поначалу казалось, что он просто выпил лишнего, но потом начались головные боли и мучительные судороги. Госпожа Окада наблюдала за корчами мужа со смешанными чувствами. Страх перед содеянным смешался в ней с торжеством отомщенной жены.
Испугавшись за свою жизнь, господин Окада принялся звать ее на помощь, но было уже поздно. Демонические рога на лбу его супруги уже готовы были показаться наружу. То единственное, что еще сдерживало эти мерзкие отростки во лбу госпожи Окада, а это была нежная память о потерянном счастье, готово было бесследно растаять в ее ожесточившемся сердце.
Заперев умирающего мужа в темной спальне, госпожа Окада наконец вырвалась из опостылевшего ей дома, на ходу превращаясь в кровожадного демона. Тут-то ее и увидел учитель Сэн вместе с Йоко и Тэцуо. Смирив на время демоническую силу, овладевшую госпожой Окада, учитель поспешил на помощь господину Окада. Пока врачи были в пути, учителю удалось вызвать у мужчины рвоту и хотя бы частично ослабить действие яда. Впрочем – госпожа Окада обозначила свое мнение очень деликатно, но вполне однозначно – было впечатление, будто учитель Сэн сделал еще что-то, что в конце концов поспособствовало счастливому спасению ее супруга.
Придя в себя, господин Окада полностью оправдал жену рассказом о том, как сам по оплошности нарвал в саду листьев аконита и приготовил из них салат. За одну ночь в нем произошла разительная перемена: казалось, говорил и действовал совершенно другой человек. И на свою жену он теперь смотрел с новым, возродившимся чувством.
- В этом нет ничего удивительного, – заметил учитель Сэн, прерывая рассказ госпожи Окада. – Аконит способен отравить человека, но есть у него и полезные свойства. С помощью него лечат кости и болезни сердца, а кроме того, он снимает с глаз пелену обмана и помогает увидеть то, к чему на самом деле стремится душа.
Госпожа Окада смущенно опустила глаза.
- Это зеркало, – женщина протянула учителю маленький сверток, – прошу вас, пусть оно останется у вас. Не знаю, какой дух в нем живет, добрый или злой, но боюсь, такому человеку, как я, оно не принесет счастья.
Учитель осторожно освободил зеркальце из перевязи и положил на свою неправдоподобно белую ладонь.
- Волею судеб в ваших руках оказалось одно из волшебных китайских зеркал. Все зеркала, которые отражают невидимое взглядом, называют «волшебными», но далеко не каждое и вправду обладает магическими свойствами. Очень давно, еще во времена династии Хань, китайские мастера научились изготавливать зеркала с секретом. Тайный рисунок придумали прорезать на тыльной стороне зеркала, из-за чего на лицевой поверхности при полировке появлялись неровности. Эти шероховатости и составляли изображение, которое появляется на стене или бумаге, если удается поймать солнечный луч. Как видите, такое «волшебство» – лишь хитрость изощренного ума. Но были и такие мастера, которые овладели демоническим искусством. Они являли миру поистине загадочные предметы. Некоторые даже сумели добиться того, что зеркала обретали собственную волю, и их отражение способно было меняться в зависимости от чаяний владельца.
Госпожа Окада боялась теперь даже смотреть в сторону своего зеркальца.
- Заберите его, умоляю!
- Хорошо, – согласился учитель. – Я сохраню его. Людям и вправду опасно владеть такими предметами. Теперь, когда вы не таясь обо всем рассказали, выше собственное исцеление завершилось.
- Не знаю, как благодарить вас, – госпожа Окада снова поклонилась. – Страшно представить, что бы случилось, если бы… я стала убийцей.
- В этом случае вы превратилась бы в несчастное, одинокое существо, снедаемое вечной тоской и неутолимым голодом, – равнодушно ответил учитель и снова принялся за еду.
Госпожа Окада в ужасе закрыла лицо руками, а Йоко и Тэцуо только молча переглянулись.
Той ночью учитель Сэн записал в своем дневнике:
«Воды горной реки подобны обиженной женщине. Вот они бурлят и клокочут, а вот стихли, смирились, покорились широкому руслу. Но все так же холодны, а на дне – острые камни…»

@темы: восточная хитрость, Востоковед-тамада, Смертное море

6 марта на Дальнем Востоке наступила настоящая весна, начался сезон «Пробуждение насекомых». Считается, что раскаты весеннего грома в эти дни пробуждают насекомых от зимнего оцепенения. Про это странное, тревожное время, полное предчувствий, есть в Китае такая поговорка: «Гром гремит – множится тьма вещей» (chūn léi xiǎng wànwù zhǎng 春雷响万物长. И вот из этой таинственной весенней тьмы родился как-то раз один демон. Родился не для того, чтобы подарить нам песни и свои сновидения, свою красоту и трепет души. Как настоящая стихия, демоны просто существуют, и это знание дарит спокойствие и сердечное волнение одновременно. Прямо как когда смотришь на океан с высокой скалы.

Сакура расцветает, тянет алую кровь и поет,
Танцует на ветру, сводит людей с ума.

(Atsushi Sakurai, «Kalavinka»)

Не нуждающийся ни в каких объяснениях и логике, мятежный весенний демон, пой и расцветай, безумно, не в свой сезон – как и всегда.
еще***
После того, как родился сын, сразу же объявили локдаун, так что я уже почти два года занимаюсь медицинскими переводами удаленно, ну, когда не спасаю мир в университете или дома. Иногда мне пишут бывшие пациенты с просьбой дать какой-нибудь совет по поводу лекарства или способов лечения, и я долго и нудно объясняю, что у меня нет соответствующего образования, а потом всё равно даю. Недавно одна молодая женщина стала расспрашивать о способах лечения пяточной шпоры и hallux valgus. Моя свекровь долго лечилась от этой напасти – и травами, и ударно-волновой терапией, и корейскими прижиганиями, так что я сама себе вдруг показалась в данном вопросе человеком подкованным. Только я разбежалась и начала все это рассказывать, как она мне и говорит: «Нет, к врачу мой свояк не пойдет, предубеждение у него. Я вот, что хотела спросить, как думаете, помогает ли от пяточной шпоры марихуана? А то он в Интернете прочитал, что помогает, а в больницы он из принципа не ходит, всю душу уже из сестры вынул. Говорит, шарлатаны они там все. Вот и лечится сам… на дому…»
Каждый раз, когда мне кажется, что я вполне уже восхитилась уровнем вьетнамской находчивости, эти люди порождают новый шедевр.
***
Когда готовили толь для ребенка, волей-неволей встречались с уймой всяких организаторов, декораторов и аниматоров – почти все они были корейцами, потому что необходимо было знание всех тонкостей национальной специфики. Было утомительно, учитывая аврал на работе, но весьма познавательно. Случались и вовсе загробные диалоги. Сидим мы, значит, за чашкой кофе со специалистом по украшению залов и организации утреннего гадательного столика, а он между делом так возьми и скажи:
– Поехал у меня тут приятель на заработки в Корею. Образования тамошнего нет, вырос-то в России. Ну, ясное дело, особо приятную работу не предложат, гастарбайтеров в основном к такому труду привлекают, на который корейцы не согласны. Мясниками там, уборщиками. А парню припекло, делать нечего – поехал. Работать надо было в крематории. Он об этом знал… Ну, подготовился морально, дело-то страшноватое. Пришел на смену, думал, он гробы в печь загружать будет или прах выносить, а ему дали что-то такое навроде топора и говорят – а теперь руби. Ну, мой приятель опешил, говорит – как это?! А там вот в чем дело. Земля дорогая, есть большие крематории, там сжечь тело очень дорого, а есть поменьше, но там и печь маленькая. Человек туда целиком не помещается, поэтому рубить надо… Парень, конечно, не смог. У нас, корейцев, это вообще все дело очень нечистое, даже подходить-то к таким местам не следует, потом не отмоешься. Я вот людям праздники делаю, дни рождения, свадьбы, я до такого вообще касаться права не имею, даже просто на поминки сходить, а потом на праздник – нельзя. Но даже если ты с людьми после такого не взаимодействуешь, все равно очень плохо.
После этого мы пару минут посидели с выпученными глазами, а потом снова вернулись к обсуждению детского дня рождения. Круг замкнулся.

@темы: Atsushi Sakurai, Мужчина-вода, гордые сыны Ямато, восточная хитрость, Смертное море

«Знаете, есть такие запахи, которые способны обратить время вспять. Во вторник, когда я только приехал сюда, я вдруг почувствовал запах Спокана (город в штате Вашингтон) 1969-го! Это было удивительно, весь этот флэшбек. Вот мы едем по Америке на микроавтобусе, я и Бонзо болтаем о каких-то домашних делах, и Пэйдж говорит: «Закройте окно, ветер портит мне прическу!». Я вдруг всё это увидел как наяву. Это было поразительно».
Роберт Плант, Rolling Stone, июль 8-22, 1993.





Сегодня вдруг вспомнился мне этот эмоциональный и даже чувственный рассказ Роберта, когда я шла по синей от холода улице, безмолвной, оледенелой до звона и почувствовала запах, который вдохнула несколько зим назад в горах Гуммы. Трескучий автобус из Такасаки, который и в летнее-то время ходит с часовыми перерывами, долго-долго вез нас до святилища Харуна, а потом его не менее расшатанный собрат пополз еще выше, к озеру на высокогорье. Начиналась зима, в Гумме это ощущалось очень хорошо – все местные ходили в куртках и при каждом удобном случае ели горячую собу с соленьями (желательно у хибати). В Токио, тем временем, народ гулял в легких пиджаках и платьях. Женщина-водитель высадила нас на берегу синего, как рыбий бок, озера и посоветовала не задерживаться до темноты. В озере отражался вулкан. Молчаливая и дикая красота. Видимо, как раз среди этого безыскусного, понятного каждому в незыблемости своей вечности, и воспитывается привычка молчаливого глядения вовнутрь себя. Стоял такой невообразимый, просто неправдоподобный холод, что во рту немел язык. Будто сёгун из древних преданий приложил ледяной меч к твоему лицу, вот такой это был чистый, скованный поздним ноябрем горный воздух. У пристани сгрудились сувенирные лавки и пара едален. Мы зашли наугад, просто толкнули дверь, машинально подняли головы на прозвеневшие китайские колокольчики. В просторной уютной комнате с низкими потолками стоял западный стол. В углу пыхтела рисоварка, была расставлена посуда, разложены палочки. Всё было готово для обеда, не было только людей. Вообще никого. Нам стало не по себе и мы вышли на улицу. Тут-то я и вдохнула этот запах, который не забуду, верно, уже никогда. Незамутненный дыханием города мороз обжег мне нутро, крохотной льдинкой остался в сердце навечно. Солнце слепило глаза. То самое солнце, окрасившее медовой охрой или холодной смуглостью лица местных, так что из-под слоев пудры, тонального крема и помады все равно проступают коричневые губы, коричневые щеки, здоровый, вечно молодой цвет горской кожи. Солнце тоже придает воздуху особый запах. И сегодня, в -20, на пустынной московской улице он примешался к синему льду Гуммы, как и несколько зим назад.

@темы: Визуализация, диалоги о Японии, восточная хитрость, Востоковед-тамада, Смертное море

Пришла белая-белая снежная зима, и для меня наступило время BUCK-TICK. Я познакомилась с ними в декабре много лет назад, и теперь каждый год, вспоминая те первые чувства, первые песни, я чувствую, как становится виден путь в мир, который как будто был создан специально для моей души. Если бы не существовало такой группы, ее следовало бы выдумать, чтобы сбегать на темную сторону луны хотя бы иногда, но по велению богов Ямато она есть. Не то чтобы я мало слушаю их в другое время, просто именно сезон снежных тоннелей вызывает к жизни тот самый трепет при первом прослушивании «Snow White». Боже мой, тогда она еще считалась новой песней.
Каждый вечер понедельника мне звонит редактор и мы занимаемся BUCK-TICK, занимаемся японской литературой и японским языком, чтобы в конце концов получилось что-то хорошее. И я жду этих зум-конференций всю неделю.
Разбирая раннюю, но уже зрелую лирику Сакураи, каждый раз обнаруживаешь что-то новое, что-то важное, волнительное, как какое-то лесное сокровище в толще мягкого мха. Со временем (начиная примерно с «Tenshi no Reovler») насыщенность его текстов болезненными, очень личными мыслями и образами снизилась, само направление творчества как будто временно изменилось. Появились глубокие, но скорее умозрительные вещи, философские, как, например, «Melancholia», с ее отсылками к «Ashes to Ashes» Боуи, снова возникли песни-впечатления от просмотренных фильмов, прочитанных книг, как тот же Gustave. Именно поэтому на их фоне такие песни, как «Mudai», просто накрывают смертной волной; дело даже не в том, что они выболенные, пережитые, перемолотые в себе и перемоловшие нутро, настоящие, а в том, что досконально проработанные, очень сильные с точки зрения устройства текста. И вот в том периоде, которым я сейчас занимаюсь, таких текстов очень много, причем подавляющее большинство из них не на слуху; это проходные вещи, которые не играют на концертах, о которых не пишут поклонники в блогах, у них не самая запоминающаяся мелодия, но они настолько тонко проработаны, что по всему телу мурашки встают. заглянутьВот, например, всеми позабытая вещь с альбома «Cosmos».



Foolish

И хоть я уже проснулся,
Я по-прежнему видел сон…
Что-то ломается, рушится —
Мои уши взорвало к чертям,
Я уже готов закричать…
Я же теперь не знаю, что я такое.

Что я такое, nani, а не dare. Лирический герой ощущает себя лишенным человеческих признаков, опредмеченным, если угодно, в то время как печаль – это «кто», человек, женщина из глубин памяти, мать.

Аа… Женщина из глубин моей памяти
Улыбается: «Ну же, иди ко мне».
Печаль, кто ты есть?

Я уже растерял все слова.
От любви и лицемерия
Совсем опьянел этот мир.
Я уже готов потерять рассудок…
Я же теперь не знаю, кто я такой.

Интересно, что как только в тексте возникает мать, лирический герой тоже становится кем-то.

Аа… Мужчина в моей голове
Ворчит: «А ну-ка, иди ко мне».
Ненависть, кто я есть?

Примечательно, что мать живет в воспоминаниях, в каком-то печальном, но безопасном пространстве, в то время как отец живет в голове. Воспоминания мы можем вызвать сами или попытаться от них отмахнуться, а вот кто живет в нашей голове – мы не выбираем, это нечто куда более жестокое и навязчивое, что-то из разряда выморочных галлюцинаций.

Что там, с той стороны?
Глубокая тьма?
Что видно оттуда, с той стороны?
Видны ли любовь и радость?

Аа… Женщина из глубин моей памяти
Улыбается: «Ну же, иди ко мне».
Страдание, кто я есть?

Еще один важный момент – вот и появилось «я». Если мать – печаль, отец – ненависть, то он – это страдание.

Что там, с той стороны?
Глубокая тьма?
Что видно оттуда, с той стороны?
Видны ли любовь и радость?

И нет никакого спасения…
Там глубокая тьма?
Я сейчас просто живу —
Проживаю любовь и радость.

На самом деле последние строки Сакураи оставил без глагола, так что совсем не ясно, что там с любовью и радостью – смотрит ли он на них со стороны, проживает ли. Он мастер таких вот недосказанностей, таких лакун, которые слушатели могут заполнить по своему усмотрению. Он совсем не против, чтобы история достраивалась за счет наших собственных мыслей и чувств, и это несколько успокаивает меня, когда становится совсем уж страшно прикасаться к его текстам. Здесь нет никаких выспренних эпитетов, никаких древних слов из словарей, это очень простые, обыденные даже понятия, но всё на своих местах. Всё работает, всё играет смыслами.
Что еще очень любопытно, так это странное, двойственное впечатление, которое порождают текст и музыка, они вначале как будто совершенно не подходят друг другу. Взглянув на лирику, ожидаешь чего-то печального, созерцательного, медленного, а мелодия несется вскачь как ненормальная, это какая-то бешеная гонка гитар и ритм-секции; и только на середине, когда Сакураи срывается на крик, всё встает на свои места, вокал будто бы нагоняет аккомпанемент, и это несоответствие стирается.

@темы: Atsushi Sakurai, Мужчина-вода, мои переводы, BUCK-TICK, Смертное море

Просто картинки из ускользающего мира видений. Бандо Тамасабуро V готовится выйти на сцену и Тошия, Dir en Grey, – уже на сцене.
На границе яви и вымысла голос японского певца-контратенора Selia, который в конце 2000-х через Ягами Толла был представлен BUCK-TICK и поучаствовал в записи альбома Tenshi no Revolver, 2007. Именно его необычный вокал в стиле современной оперы можно услышать в композициях Mr.darkness & Mrs.moonlight и Revolver, а не обработанный голос Сакураи, как можно подумать.
Однозначно этому миру нужно больше индастриала с классическим вокалом.



эфемерное

@темы: Визуализация, Buck-Tick, Аудиализация, гордые сыны Ямато, восточная хитрость

Сын – мальчик скорый, в семь месяцев уже уверенно сидел и ползал, поднимался сам у опоры и даже начал потихоньку ходить по периметру кроватки, держась за прутья. Смотрю на него и не могу поверить, как всё быстро происходит; медленно, но быстро, прямо как течение Камо в Киото. Неторопливая, заболоченная река, берега обсижены цаплями, облеплены едальнями, чайными домами, мутное зеркало для клёнов цвета киновари, а меж тем она питает полноводную Йодо тоннами и тоннами воды. Так лениво и незаметно утекает жизнь куда-то в более широкий поток – так, по крайней мере, хочется думать.
Остро ощущаю непринадлежность этого маленького мальчика мне, его самостоятельность, мое бесправие что-то в нем менять, ломать, наводить свои порядки. Не владелец, но наставник, не деспот, но учитель. Уже кричит на меня и машет кулачками, когда надеваю ненавистную шапку; стараюсь объяснять, что мучаю его не зря.

обрывкиНачался месяц Собаки по китайскому календарю. Для меня – поистине собачье время, два года назад оно привело меня на операционный стол, едва не убило, чудом не покалечило. Ежегодная цель – перетерпеть два знаковых, созвучных своему существу периода – Скорпиона и Рыб. В Японии они переживались как-то легче, хотя и там темный воздух ревниво сгущался за спиной, особенно по вечерам, в сумерках, жадно глотал все звуки.



В это время ездили в горы, на север Киото, навещали святилища Курама-дэра и Кифунэ-дзиндзя.
Кифунэ – место нахоженное, намоленное, там часто просят о любви, а не допросившись, проклинают. В тени вековых кедров проводят ритуал уси-но токи маири, так называемое паломничество в час Быка. Час Быка (время с часу до трех ночи) в дальневосточной культуре считается самым темным и страшным и наиболее пригодным для колдовства. Верят, что в это время грань между миром живых и миром духов истончается, и чтобы совершенно ее уничтожить, необходимо нанести рану священному дереву на территории храма, а именно забить в него гвоздь. Звукоподражание kon kon, которое слышно в песне Хако Ямасаки «Заклятье», как раз и изображает звук вбиваемого в ствол дерева гвоздя. Иногда гвоздь вколачивают через тело специальной соломенной куклы вара-нингё, символизирующей жертву. Вара-нингё может содержать ноготь или волос проклинаемого – для усиления эффекта.
Назначение уси-но токи маири – наложение проклятия на человека. Что случится, если ритуал удастся, никто точно не знает. Возможно, жертва погибнет, возможно, будет мучиться от боли во время истязаний куклы; также можно призвать в мир злого духа, который отомстит за колдующего.
Для совершения ритуала необходимо облачиться в белое кимоно и нанести на лицо рисовую пудру. На голову нужно водрузить перевернутый треножник с зажженными свечами. При колдующем должны быть предметы, которые в японской культуре наделяются особыми магическими свойствами, – зеркало, кинжал и гребень, который проклинающий зажимает в зубах.
Святилище Кифунэ как раз и ассоциируется с вот такими магическими практиками. Считается, что на его земле особенно часто проводили ритуалы уси-но токи маири, и они были успешны.
В Кифунэ приезжала Идзуми Сикибу. Считается, что она посетила Юи-но Ясиро и помолилась в святилище о том, чтобы вернуть расположение мужа. Говорят, что ее желание исполнилось и с тех пор это место стало ассоциироваться с просьбами об удачном брачном союзе, обретения семейного благополучия и вообще с делами сердечными. Отсюда, надо думать, и связь с практиками уси-но токи и маири.
Идзуми Сикибу сложила стихи о светлячках в память о своей поездке, а мы тогда светлячков уже не застали, слишком поздняя уже была осень – голодная, темная, сырая.
К слову о голоде. Деревенька, сама собою застроившаяся вокруг храма, вся целиком состоит из рёканов и едален, так что многие путешественники остаются здесь на ужин. Когда едешь на автобусе до Кибунэ, слышишь, как японцы не стесняются с воодушевлением обсуждать предстоящую трапезу по дороге в святое место. К телесному японская культура относится со спокойным уважением, справедливо считая, что без него невозможна сама жизнь, отсюда и проистекает вся эта бесконечная озабоченность вкусной едой, банями, моющими средствами, шампунями, проблемами желудка, легких и так далее. В целом это вообще характерно для дальневосточной культуры, в нашей семье разговоры точно такие же…

@темы: Визуализация, Аудиализация, восточная хитрость, Востоковед-тамада

Рыба моей мечты – это, конечно, Санчичон. Учится быть настоящим корейцем. Стал есть кашу на рисовой муке сорта чапсари. На днях впервые побывал в рамённой – правда, в японской. Сегодня съел маленький кусочек манго. Как видно, я мать года, даю ребенку еду не по возрасту и всё такое.
Еще Санчичон слушает BUCK-TICK. Любимая песня пока что – Misty Blue. Надеюсь, Сакурай не сломает ребенку жизнь. Рассматриваю вариант просто сказать ему, что этот дядя – ненастоящий, что это такой горный дух, который почему-то решил попеть в рок-группе, а вообще-то таких дядь (да и тёть) не бывает. Жду, когда можно будет смотреть «Галактическую железную дорогу» и «Тоторо» вместе.
Сегодня они с матерью видели лису. Летнюю такую, тонконогую, совсем не пушистую, с огромными чуткими ушами, но радости не меньше, чем от зимней, чего уж там. В пойме реки их много расплодилось. Да и вообще в этом году им раздолье, людям некогда докучать животным. Мать просила отчима привезти из деревни яйца, а нет яиц, всех кур лисы передушили. Лисы ведь как, заберутся во двор и кого поймают, того и убьют, из охотничьего инстинкта, стало быть. И только одну какую-нибудь курочку унесут. Обнаглели рыжие в конец, во всей деревне кур не осталось. А еще отчим говорит, шел как-то к дому, а на дороге лис сидит, огромный такой, морда атаманская. Отчим свернул. Ну его, мало ли. Может, это и не лис вовсе, а какой-нибудь дух.



А вот и саундтрек галактической железной дороги:

На галактической станции,
Шумной и оживленной,
Купим с тобой карамелек!
Ты все еще спишь…
Что тебе снится, что же?

Atsushi Sakurai, "Trans"

@темы: Atsushi Sakurai, Визуализация, Аудиализация, Мужчина-вода, BUCK-TICK, Востоковед-тамада

Время течет, сын растет, солдат спит, служба идет. Пока я корплю над древними словарями, он полулежит в своем шикарном шведском шезлонге и натачивает первые зубы. Уже отчетливо виден характер, корейская родня окрестила его «мотеги», что в переводе с корё-маль означает «дотошный», «упрямый», «вредный» и может употребляться как в положительном, так и в негативном контексте – как фишка ляжет. Рыбная вдумчивость переплелась с твердым, непреклонным нравом, а Аня радостно сообщила, что у него в карте рождения сёгунский столп, так что всем капец, похоже. Маленький сероглазый военачальник, your own personal Тоётоми Хидэёси. И понимаешь, что ничего не исправить, это все жуткое, просто бессовестное вранье про "чистый лист", можно только направлять, расставлять для него какие-то маячки, сыпать хлебные крошки. Это страшно и прекрасно.

шаманство***
Ночные штудии очень радуют, а недавно в древних текстах попалось и вовсе прекрасное. Классический такой рассказ о борьбе с лисами-оборотнями. Молодой и красивый учитель каллиграфии останавливается в доме, где поселилась нечисть. Домашние честно предупреждают его о том, что в усадьбе не все благополучно, на что ученый спокойно отвечает:
«Я ученый и потому всю ночь провожу в тишине и безмолвии, читая мудрые книги. Ни один бес не осмелится побеспокоить меня дерзкой шуткой. Вот увидите – после того, как я здесь переночую, дом очистится от скверны».
Во как. Занимайтесь наукой, наука побеждает демонов, а не что-то там.

***
А есть еще сюжет под названием «Волшебный барабан», или «Барабан духа», иногда еще его называют «Барабан жизни и смерти».
Шли трое братьев через лес домой, увидели тутовник со спелыми ягодами, полезли на дерево, чтобы полакомиться. А рядом с тутовником рос баньян (уже страшно, уже подозрительно, баньян – дерево священное). На баньяне висел барабан, одна сторона красная, другая синяя. Какой вывод делает старший брат как самый осмотрительный? Это, говорит, барабан духа – по всему видно. Давайте, мол, отсюда поскорее свалим, пока не вышло беды. Дальше, конечно, средний брат слушается, а младший нет, да еще кидает в барабан ягодкой. Тут же проявляет себя тот самый дух, а юноша просит у него барабан взаймы. Зачем? Чтобы пойти свататься. Прежде, чем отдать барабан, дух предупреждает – если ударить по красной стороне, то можно вернуть человека или животное к жизни, а если по синей – убить. Далее следуют некоторые приключения, юноша добывает себе невесту, всё благополучно, но барабан отдавать не спешит – оживляет у себя в деревне недавних покойников (!! Локальный зомби-апокалипсис). Потом дух узнает, что его барабанчик гоняют уже не по делу и требует вернуть вещь назад.
Перевела я эту сказку и оставила без комментария, что-то мне подсказало, что надо ей отлежаться. А между тем, стала я смотреть документальные фильмы о русском севере – просто так стала смотреть, не запрещается ведь, отдых у меня такой, может быть. И вот попались мне очень интересные фильмы о самодийском народе ня (в советской литературе – нганасаны). Это очень древний малочисленный народ, по всей видимости, наследники автохтонного населения Сибири, и в культуре их прослеживаются ну такие реликты, что волосы на голове шевелятся. Они, например, до недавнего времени еще играли на луке! Смотрю я, значит, фильм, а в фильме показывают нганасанский шаманский костюм. И что я вижу? Костюм двухцветен. Одна сторона красная, а другая – синяя.
Диктор бодро объясняет: тут, дескать, солнце, жизнь, радость, а тут – полярная ночь, смерть, темные духи. Во Вьетнаме, конечно, никакой полярной ночи нет, но мысль моя, я думаю, понятна. Сказать, что меня торкнуло, ничего не сказать. Такой костюм – скорее редкость, у большинства народов Сибири шаманские костюмы однородны по цвету, не двухчастны. А у некоторых вообще используется только шаманская шапка. На Чукотке нашелся еще один такой костюм, но не красно-синий, а черно-белый, а еще у эвенов есть что-то похожее. Есть подозрение, что эта двухчастность – что-то ну очень древнее, и это древнее откочевало в Китай, а оттуда уже во Вьетнам. Как это грамотно доказать – пока не знаю. Нужно идти в Кунсткамеру и много читать. Такие дела.
В общем, книга будет суперская, я сама уже хочу ее скорее всем показывать.

@темы: Вьетнам, мои переводы, восточная хитрость, Корё моё, Востоковед-тамада